на неё.
– Разве нет ничего неизменного? – спросил я. – Ничего что оставалось бы вечно таким, каково оно есть по природе? Вечно равным самому себе?..
Княжна махнула на меня рукой.
– Господа! Господа! – закричал Простоквасов: – а вы эту философию того. Оставьте! Здесь мудрости не требуется… Верь, молись и дерись за матушку Русь, за батюшку Царя!.. Вот вам и вся философия…
– И все к чёрту! – закричал Шульц, протягивая княжне другой стакан шампанского. Но она отказалась.
– Мне и так жарко, а вы меня поите вином, – сказала она обмахиваясь.
– Да ведь холодненьким, ваше сиятельство.
– Оттого вам и жарко, – объяснил Гагинов, – что не послушались меня и пошли пешком.
Она ничего не ответила. Она полулежала, облокотясь на стенку и доску. Её глаза искрились и меркли. На алых, полных, слегка оттопыренных губах мелькала улыбка. Черные волосы выбились из-под шляпы и растрепались. Она походила на вакханку, на какую-то картину, которую я где-то и когда-то видел, но где не помню. Молча я любовался на неё.
– Ну философия здесь не допускается, а рассуждение?.. Тоже не допускается? – спросил тихо и насмешливо Тоцкий и посмотрел на Простоквасова.
– Коли велят, так рассуждай! – подхватил Шульц: – А не велят так и не рассуждай! Пей и дело разумей!
И он залпом выпил стакан, который держал в руках, прибавя: – Вот как!
– Смотрите на верх, – указала княжна, – видите это облачко? Точно человечья голова…
– Это не облако, а целая тучка, – поправил Тоцкий.
– Ну все равно!.. Смотрите, как оно меняется. Из человечьей головы стала рыбья голова. Может быть, оно несёт в себе пары сегодняшней крови и перенесет их за несколько десятков вёрст (она быстро приподнялась) И знаете ли, это облачко – это в миниатюре целый мир.
– Это ваше сиятельство – ученость! – протестовал Простоквасов, – а у нас ученость запрещается.
Но она не слушала его.
– В этом облачке точно так же как здесь всё движется. Оно само летит по воле ветра.
– А ветер летит по воле Бога… это всем известно, – подхватил Простоквасов.
Но она опять не обратила на его слова внимания.
– Ветер двигается туда где воздух теплее и реже… Мне кажется что и во всем мире так: – всё движется силой тепла, всё переносится, переменяет образы, волнуется. В одном месте льётся кровь, в другом вода; там гремит гром, здесь спят и обжираются…
– Нет, и здесь гремят громы. Только теперь они замолкли.
– Ну! Все равно. Только всё это суетится, мечется, волнуется или прозябает… и никто, никто не скажет: зачем весь этот сумбур, эта нелепица, чепуха!.. Эта темная, мрачная или глупая суматоха и толкотня.
LIV.
Один из штабных офицеров, кажется, Крупкин, быстро вскочил, встал в театральную позу и продекламировал:
«Рабом родится человек,
Рабом в могилу ляжет.
И
