вот беда!» – закричал Свалкин и захохотал.
– Господа! – вскричала княжна, – Позвольте и мне свою лепту приложить к поэтическим воспоминаниям… Только я боюсь, что не все здесь знают французский язык.
– Ничего я переведу, – сказал Тоцкий.
– Вот! – сказала она, наиболее и лучше подходящее место, и она выпрямилась, тихо подняла руку и начала серьезно и просто, каким-то сосредоточенным глухим голосом:
Lorsque du Createur la parole feconde
En une heure fatale eut enfante le monde
Des germes du Chaos;
De son oeuvre imparfait il detourna sa face
Et d’un pied dedaigneux le lancant dans l’espace
Rentra dans son repos.
Vas! dit-il. Je te livre a ta propre misere
Trop indigne a mes yeux de l’amour ou du colere.
Tu n’es rien devant moi!..
Roule au gre du hasard dans les deserts du vide.
Qu'a jamais au loin de moi le destin soit ton guide
Et le malheur ton roi…
II dit. Comme un vautour, qui plonge sur sa proie.
Le malheur a ces mots pousse en signe de joie
Un long gemissement.
Et pressant l’Univers dan sa serre cruelle
Embrasse pour jamais de sa rage eternelle
Eternel aliment!..
Le mal des lors regna dans son immence empire
Des lors tout ce qui pense et tout ce qui respire
Commenca de souffrir.
Le ciel et la terre, I’ame et la matiere
Tout gemit et la voix de la nature entiere
Ne fut qu’un long soupir!..[20]
По мере того, как она читала, голос её становился торжественнее и глуше. Граф Тоцкий вслед за ней переводил эту пессимистическую, мрачную и всем известную оду Ламартина.
Мве кажется, что до сих пор, после многих лет жизни, я помню ту грустную, отчаянную ноту, с которой она произнесла это страшное Tout gémit!..[21]
Помню, я тогда в душе подумал, смотря на её мрачное лицо: она глубоко несчастна!
– А у нас не так! – вскричал Простоквасов и встал во весь рост. – У нас говорят вот как. – И он начал с жаром декламировать:
О! Ты пространством бесконечный,
Живый в движеньях вещёства.
Теченьем времени Предвечный
Без лиц, в трех лицах Божества.
При слове «без лиц» он вдруг закрыл свое лицо обеими руками и затем тотчас же открыл его и повернул обе ладони к нам, и не отнимая их от головы, проговорил: «в трех лицах божества». Этот маневр должен был изобразить «три лица».
Княжна взглянула на него и громко захохотала, а за ней захохотала и вся компания.
– Да! смейтесь, смейтесь, – ворчал Простоквасов, снова усаживаясь. – А наш Державин куда далеко выше вашего безбожного Ламартина. Смеяться над всем можно, да не должно.
– Да почему же он безбожный? – допросил Гутовский. Но Простоквасов продолжал свое.
– Напустят на себя этой ходульщины – чертовщины. Делать им нечего. По милости Господа сыты, обуты, одеты и бесятся с жиру; байронствуют! Тьфу! – И он энергически плюнул и, сняв свою белую фуражку, вытер клетчатым синим платком пот с своей огромной лысины и красного, широкого лица.
Гутовский и Гигинов опять захохотали.
– Так вот откуда вышел байронизм! – удивился Тоцкий. – А мы ведь этого и не знали. Так всё с жиру, Александр Степанович, да?
Но Александр Степанович не слушал. Подозвав матросика, он что-то приказывал ему, и матросик вытянувшись и перебирая ногами, только повторял:
– Слушаю
«Когда творческого духа плодотворное слово, в час роковой, из недр хаоса, мир возродило; от его несовершенного творения он свой лик отвратил и, толкнув его с презрением в пространство, снова предался покою.
Ступай! – сказал он. – Я отдаю тебя твоему собственному ничтожеству! Недостойный ни моего гнева, ни моей любви – ты ничто передо мною! Катись по прихоти случая в пустынных пространствах и пусть, вдали от меня – ведет тебя судьба и горе царит над тобою!»
Он сказал! – Как коршун, парящий над добычей; горе, при этих словах, испустило долгий радостный стон. И, сжимая мир в своих жестоких объятиях, объяло навсегда своей вечной яростью, свою вечную пищу!..
Зло с тех пор царит в своих громадных владениях. С тех пор все что мыслит, и все что дышит, начало страдать. Небо и земля, душа и материя – всё мучится и голос целой природы – не более как долгий, томительный стон!..»
Все стонет!
