ощущала чье-то присутствие, оставаясь где-нибудь наедине с собой, и это, честно скажу, пугало меня до чертиков. Но когда я начала якобы видеть тех, кто нередко посещал меня и до какого-то времени оставался невидимым, страх вырос с астрономической скоростью – он вошел в список моих «постоянных гостей». Люди… Те люди, которых я видела, казались мне призраками. Душами умерших людей. Покойниками в прозрачных оболочках. Но даже тогда я знала – призраков не существует. Они – вымысел, как и бог. Незнакомцы, являвшиеся ко мне неизвестно зачем, были всего лишь галлюцинациями. Причем безобидными. Это я прекрасно понимала, сделав очевидные выводы.
Галлюцинации прогрессировали с каждым днем. Они не причиняли мне вреда, не разговаривали, а просто молча наблюдали за мной. Что самое интересное – люди, которых прорисовывало мое сознание, всегда были разными – как по внешности, так и по половой принадлежности. Должно быть, образы всех тех, кого я некогда видела на улице, откладывались в голове и представали перед моим взором в качестве надоедливых протеже призраков.
Первой моей реакцией при виде них был крик. Да-а, я кричала пронзительно и много, когда находилась во власти галлюцинаций. Для меня это было чем-то ужасным, чем-то непривычным, чем-то ненормальным. Но а как по-другому могла реагировать девятилетняя девочка? Тем более, мне зачастую мерещились люди с кровью на теле, какими-то порезами и синяками, отчего приходилось пересматривать свой вердикт насчет существования призраков. Я никогда не верила в сверхъестественное, и знала – нет жизни после смерти, история о боге, создавшего нас, на самом деле – вымысел, а призраки – бред сумасшедшего – ведь их существование невозможно.
Когда родители узнали, что их дочь с катушек съехала, они позвонили в психушку, и меня, привязанную к носилкам, задыхающуюся и обезумевшую атакой галлюцинаций, поместили в какую-то машину и увезли далеко от дома. Мама и папа поступили со мной кошмарно. Они не дали мне право поговорить с ними об этом. Один их звонок – и вот я уже в клинике для душевнобольных людей, заперта в тесной камере с белыми стенами, глотаю таблетки. Мне тогда едва было десять, а они… безжалостно лишили меня детства. Отец и мать никогда не любили меня – я это чувствовала. А особенно они показали свое отношение ко мне в тот злополучный день, когда со спокойными невозмутимыми лицами наблюдали, как меня помещают в белоснежный автомобиль и вкалывают в плечо снотворное. Я не помню, чтобы они звонили в клинику или навещали меня. Им было все равно, что с их дочерью, и в какой конторе она гниет. Я должна была злиться на родителей? Ненавидеть их? Конечно, должна была. Но гнев, разрастающийся во мне, будто сорняк, быстро улетучился. Я знала, как мне «повезло» с мамой и папой, и предполагала, что если бы они не отправили меня в психушку, могли бы сделать что-то ужасное – отказаться от меня – некогда девятилетней девочки, отдать в детский дом или сплавить в любое другое место. Хотя… что может быть хуже психушки?
Я чувствовала взгляд на своей
