style="font-size:15px;"> – Вот видишь, чем меньше боль, тем меньше крылья! – ревел Фикса.
– Ну зачем ты это устроил? Я так хотел выспаться.
– Сейчас не время! – голос старого утраивали молнии, он был великолепен в своей одержимости.
Сержант опять нырнул в хаос, но через минуту появился с чемоданом.
– Я. Сережа, лечу домой. А ты плохо кончишь, ты всегда был идиотом.
Фикса совсем выбился из сил. Вены на шее вздулись.
Подул Северный ветер, и солдат понял, что нужно решаться.
Турбодвигатель сердца взрывается от усилия воли – вперед! В небе завертелась огромная бетономешалка. Фикса в битве со стихиен теряет уши и голову, ноги и туловище. Сергея нет, осталась лишь арматура из крыльев, глотки и сердца. Он парит и видит, как тщетно пытается оторваться от земли его пурпурный от страха командир.
– А! – кричит глотка с крыльями. – Это ты говорил про боль? Я все это устроил для тебя! Наслаждайся!
Фикса уже не видит, ибо у него нет глаз, но он чувствует…
Бункер
* * *
Это было в то время, когда «вау» и «упс» в России почти уже вытеснили «ого» и «ой». Цивилизация, разменявшая третье тысячелетие, поменявшая Пушкина на Донцову, придумала слова «звонЯт» и «ложУт». И недалек час, когда закопают последних, кто помнит наверняка, как это по-русски…
Отошедшее от либеральных ценностей, успокоенное и жующее – общество пропитывалось идеями жизни по кредитам, тупо стремясь к обыденной стабильности и благополучию.
* * *
– Да кто попрет-то? Китайцы? – размахивал пивным стаканом слесарь Юрий. Он только что закончил рабочий день в автомастерской и перешел через дорогу глотнуть пенного напитка. Худой, морщинистый – по его лицу, видимо, катались танки. Но глаза – почти детские – сохранили какой-то искристый цвет молодости, россыпь костров юности. А может это сделал свое дело отблеск неоновой вывески на пивной.
За одним столиком со слесарем сидел директор мелкой рекламной фирмы и щелкал фисташки, тщательно обсасывая соленые скорлупки. Директор был моложе, но макушку его уже тронула залысь. Дорогой костюм и галстук, итальянская сорочка и лакированные туфли очень не вязались с антуражем придорожного дешевого кафе. Кареглазый, вдумчивый, он смотрел на Юрия, будто зритель в театре – отстраненно, но с интересом.
– Я тебя спрашиваю, Максим? – Слесарь привстал с пластикового стула и протянул свой стакан директору для того, чтобы чокнуться, – Давай, за Россию?
– Давай, – вяло ответил рекламист, – поднимая бутылку.
– Дзинь, – озвучил удар кубков слесарь, – Никто на нас не замахнется теперь. Россия – сам знаешь!
– Нет, – Максим оживился, – Юра, я же тебе об ощущениях своих говорю. Война скоро. Понимаешь? Вот может этот прекрасный летний вечер, когда мы с тобой пьем пиво – последний. А завтра – бух! И все!
– Что? – испуганно переспросил слесарь.
– Все, – Максим раскусил
