меня, а заставляет улыбаться чему-то. Я опускаюсь в податливый ворс острыми коленями и с удовольствием нюхаю ее кожу. Но я не хочу, чтобы она просыпалась.
У меня масса дел, и некоторые из них буквально неотложны. Но мне кажется, что один день уже ничего не изменит, а когда я почувствую, что, наконец, оказался на краю, то моя больная совесть удержит меня.
Я снова укрываю Лену, мне не хочется, чтобы она осталась лежать вот так, голая, одна в пустой квартире. Сейчас главное – тихо одеться и уйти. Боров, должно быть, еще дома, но нужно торопиться, он так рано втыкается в разные движения. Хотя, если ты барыга и продаешь траву или белый, значит, ты должен сидеть дома. Ты должен быть всегда доступен, иначе грош тебе цена.
Я ухожу на кухню и выпиваю два стакана кипяченой воды. В животе словно конденсируется прохладное облако. Я торопливо отрезаю ломоть черного хлеба и жую его на ходу.
Стараясь не шуметь, натягиваю джинсы. Потом соображаю, что одеться лучше в коридоре или в ванной, тогда Лена не услышит шороха, а она очень чутко реагирует на звук, который производит одежда. Просто она знает, что я могу неожиданно уйти. Белая футболка слегка пахнет потом – я так и не успел ее постирать.
Когда много и часто куришь марихуану, то жизнь словно замирает вокруг тебя, и ты живешь в какой-то сладкой дремоте, по утрам забывая свои вечера. Тут уж не до стирки, а Лена не склонна к домашнему хозяйству. У нее благородная кость и изысканный цвет кожи. Ее предки – великие аланы, а наш брак – почти расовое преступление. Я не шучу. Мои прабабка и прадед после войны приехали селиться на новые места на телеге с запряженной коровой. Корова проковыляла из Арзгира добрую сотню километров, а после еще исправно телилась и давала молоко. Такие дела, как говорится.
Я принимаюсь искать носки в шкафу с зеркальной дверью, отодвигающейся вбок, словно в купейном вагоне. Целлофан предательски хрустит. Искусству подбирать шмотки меня научила Лена. Сама она одевается просто безукоризненно, и ее гардероб не в пример дороже моего. С ужасным хрустом чертового пакета, наконец, достаю одну пару.
Лена ворочается на кровати и тихо вздыхает.
Я не закрываю шкаф – дверца может запросто заскрипеть. На цыпочках приближаюсь к выходу из комнаты. В дверях торопливо натягиваю носки.
Затем оборачиваюсь и внимательно смотрю в лицо жены. Она неожиданно поднимает веки и сонно глядит куда-то мимо меня.
– Куда ты? – так просто говорит она, что я не сразу нахожусь с ответом. Лена плотно подтягивает простынь к подбородку и резко садится. Сумею ли я придумать что-нибудь сейчас, стоя вполоборота в дверях, бросить это на ходу, запросто, как человек, спешащий по неотложным?
Я гляжу ей в глаза – она сверлит меня черными точками. Еще несколько секунд – и она заметит, что в глазах у меня ни единой мысли, а лишь растерянность. И тогда она не поверит ни единому слову из той лжи, что я придумаю для нее как поэт-импровизатор. Это все из-за того, что захрустел пакет, – она же спала еще минуту назад, черт возьми!
