помню, вопросительно посмотрел на меня, а потом – с грустью – на нее. И ничего не ответил.
VI
В нашей роте, когда я учился во втором из своих трех (фактически же – пяти)[6] военно-морских учебных заведений, естественно, был человек (это середина пятидесятых), который приватно информировал командира роты о том, что внутри роты происходило. Ситуация, вероятно, была штатной. Но информатор командира, я намеренно избегаю здесь других не вполне приятных слов, у нас был совершенно особенный, да и командир не сказать чтоб ординарный. А что несомненно, так это то, что у обоих было чувство меры, а также разумной избирательности. И ситуация сложилась такая – командиру почти сразу становилось известным о нарушениях, можно сказать, ерундовых – кто загорал вместо лекции на крыше Замка (наш факультет тогда располагался в Инженерном замке), кто на увольнении переодевается в гражданское (это тогда запрещалось), кто хранит в столе личный фотоаппарат (их почему-то там нельзя было хранить)… Но ни этот командир роты (которому, впрочем, не было в том никакой надобности), ни три других, которые нами еще покомандовали до того, как мы стали лейтенантами, и не подозревали, чем иногда по ночам могут заниматься их подчиненные. Узнай эти трое последних о том, спать бы, вероятно, они не ложились вообще. Но они командовали нами уже не в Замке, где, вероятно, мы оставили тогда часть себя. При этом, должно быть, лучшую. И затем, когда нам пришлось покинуть Замок, стали совсем, совсем иными. Вспоминая сейчас то, что мы при «трех других» командирах рот проделывали, я буквально прихожу в оторопь. И это через шестьдесят лет…
Но об этом потом.
Из двух Нахимовских,[7] то есть сугубо морских училищ, одно из которых было наше ленинградское, а второе, которое, вероятно для дезориентации предположительного противника, возникло, а потом так и осталось[8] на горной реке Кура в горах Кавказа – на кораблестроительный факультет Дзержинки (старейшее из Высших военно-морских инженерных) прибыло в 1954 году (и это еще кроме тех, кто пришел из обычных школ) около двух десятков медалистов. Медаль по закону давала право выбора высшего училища и факультета, и первые три года, выбрав Дзержинку и попав в нее, занимались мы не просто рьяно, а так, что, можно сказать, шел дым. Дзержинка в ту пору слыла военно-морской Сорбонной, кораблестроительный же ее факультет, сокращенно – корфак, считался по сложности математических предметов попросту заумным. Об этом не только ходила молва, но и не без плохо скрываемого удовлетворения (или гордости?) проговаривались и наши преподаватели. В паруса этому юношескому снобизму дул, казалось, ветер даже главной особенности нашего размещения – и если электрики, дизелисты и паросиловики в своем Адмиралтействе круглосуточно пребывали в одинаковых, словно вычерченных по линейке коридорах, однотипных классах, ходили по одинаковым лестницам с одинаковыми ступенями, то у нас, корабелов, все перечисленное было не только иным, но и,
ЛНВМУ (т. е. Нахимовское училище) (1948–1954); ВВМИУ им. Дзержинского, г. Ленинград – кораблестроительный ф-т. Инженерный замок, 1–3-й курсы (1954–1957); электротехнический ф-т. Адмиралтейство, 4-й курс (1957–1958); ВВМИУ ПП (подводного плавания), г. Севастополь, 5-й курс и диплом (1958–1959); 510-й Уч. центр ВМФ (с 2011 г. – ВУНЦ ВМА им. адм. флота Сов. Союза Н. Г. Кузнецова), г. Обнинск (1960).
Нахимовских училищ было, вообще-то, три, третье было в Риге, и его, в частности, окончил Джим (Джемс Ллойдович) Паттерсон, успевший еще задолго до поступления в училище сыграть одну из главных ролей в знаменитом фильме «Цирк» (1936), где он предстает советскому зрителю чернокожим двухлетним малышом, сыном белокожей Марион Диксон, которую играет Любовь Орлова.
Училище это планировалось открыть в самом морском из наших городов – Севастополе, но Севастополь после оккупации был в таком состоянии (1944), что решено было стадию организации училища провести в Тбилиси, чтобы затем училище переехало. Но, как говорится, ничего нет более постоянного, чем временное.
