но это были все-таки разрозненные, если можно так выразиться, внесистемные культурные события, а собственно националистический метасюжет, комплексное представление об «особом пути» страны и народа, начал складываться в указанный хронологический период.
Первоначально данный метасюжет существовал в форме «кабинетных дискуссий» и академической полемики (в частности, одной из ранних его манифестаций является знаменитый спор между М. В. Ломоносовым и Г. Ф. Миллером «о происхождении русского народа»146), однако по мере распространения грамотности, приобщения все более широкой публики к философским учениям и складывания в России массовой культуры он приобретал устойчивую популярность, будучи вдобавок периодически подпитываемым государственной пропагандой (антизападной в годы Крымской войны, антитурецкой и панславянской в последнюю русско-турецкую войну, антияпонской в начале XX столетия, снова антизападной в годы Первой мировой – и неизменно руссоцентристской, если воспользоваться формулировкой Д. Бранденбергера147). К концу XIX столетия «русская идея», как назвал этот метасюжет Ф. М. Достоевский, сделалась – усилиями государственной власти, зафиксированными в коллективной памяти прежде всего в уваровской триаде «православие – самодержавие – народность»148, и таких общественных движений, как, перечисляя лишь основные, славянофилы, западники, почвенники, панслависты, народники, приверженцы идеологемы «народа-богоносца» в ее философской и вульгаризованной формах, позднее черносотенцы и евразийцы – лейтмотивом отечественного культурного (и не только) национализма.
Пожалуй, наиболее выраженной и устойчивой репрезентацией этого факта стала «самоориентализация», перефразируя предложенное Э. Саидом определение этого явления, российского воображаемого сообщества149, эссенциализация понятий «Россия», «Русь», «Европа» и «Запад» в русской культуре и «цивилизационного» противостояния России и «Запада», равно как и промежуточного, «своеобычного» географического, геополитического и идеологического положения России между Европой и Азией; во многом эссенциалистский подход, к слову, сохраняется по сей день, о чем свидетельствуют, в том числе, продолжающиеся попытки выявить и обосновать «органическую цельность отечественной культуры на протяжении десяти столетий150», а также отмечаемые многими исследователями стереотипы современного коллективного знания и «национально» -мифологическая структуризация «славного прошлого» с позиций «укорененности» в настоящем151. Следует упомянуть и расцвет историографии – как признак «помнящей культуры», в терминологии Я. Ассманна152, как симптом сохранения культурной памяти и как одну из манифестаций славянского метасюжета, доступную публично, за пределами академического контекста, а также появление многочисленных художественных,
См.:
Идеологически уваровской триаде предшествует «прото-славянофильская» концепция А. С. Шишкова, который полагал основами создания и укрепления патриотизма «православную веру, [национальное] воспитание и язык русский»; подробнее см.:
О «самоориентализме» в русской культуре см.:
См., например:
«Помнящая культура основывается… на формах обращенности к прошлому. Прошлое же… вообще возникает лишь в силу того, что к нему обращаются… То, что о мертвых помнят, есть следствие эмоциональной привязанности, культурной работы и сознательного, преодолевающего разрыв, обращения к прошлому. Эти же элементы образуют то, что мы называем помнящей культурой». См.:
