красным бантиком на куртке.
– Туда идите, в пятый этаж, налево…
Номер 34. Я постучал.
Снизу вверх на меня смотрит лицо еврея, лысого, в одной жилетке… Оборвется моя путеводная нить или нет?
– Исаак Давидович, – начинаю я.
Еврей нерешительно отступает, и я шагаю за ним в комнату.
– Мне очень надо на минуточку повидать Нину Шустрову.
– Хе! – ухмыляется он, поднимая бровь, и секунду молчит. – На минуточку вы хотите видеть Нину и не хотите видеть ее Ваську, с его кулаками и ножами?
Видеть Ваську мне решительно не хочется!
– Слушайте вы, молодой человек, – говорит еврей. – Вы сами не знаете, чего хотите!
– Напротив, я прекрасно знаю.
– Ну так я вам скажу, что она всегда бывает в «Олимпе» после десяти часов, за столиком. На ней такая шляпа, что вы ее из другого города узнаете. Синяя, с красным пером.
– Ну поймите, за каким чертом я потащусь в этот «Олимп», когда мне ее надо видеть сейчас и только на два слова?
– Ай! – досадливо морщится он. – Ну, какие два слова? Идите в «Олимп» и говорите ей хоть двадцать два слова! А сейчас дома нет, и до вечера она не вернется!
Опять неудача!.. С тяжестью в сердце выхожу на улицу. Значит, вечером предстоит «Олимп» – еще невиданный мною «цветок», распустившийся на нэпманском болоте.
«Олимп» и… Максаков! Есть что-то общее…
По дороге домой вспоминаю о письме к доктору Корневу. Старичок-инженер просил меня обязательно повидать этого доктора. Почему не зайти? Тем более что живет он совсем недалеко от моей квартиры.
У своих ворот морщусь. Как не вовремя потерял я удостоверение! Еще утром хозяйка приставала с его пропиской. Пришлось выдумать, что мой документ в учреждении, что его зачем-то будут обменивать на новый.
Хозяйка лежит на своем сундуке под ворохом рухляди, причитает и охает. Болеет старуха.
Я расплачиваюсь с ней за день вперед. Ей сразу становится легче.
Я спрашиваю о нашем соседе-докторе. Вру, что могу получить у него работу. Она оживает, рассказывает подробно все, что знает.
Он холостяк и очень добрый человек, и очень важный, и знаменитый, и не нужно пропускать такой случай, а надо идти сейчас же и просить по-настоящему, не как теперь – фырк да фырк, а по-хорошему, с поклоном…
Я нравлюсь моей хозяйке. Только удостоверение мое не дает ей покоя… У бедной старухи остались, по-моему, только два чувства – жадность и страх.
Я смотрю на темнеющее окно и сам себя ловлю – ведь жду. Жду десяти часов, «Олимпа»… Ах, если бы были со мной Бахтеев и Иван Григорьевич. Я так трагически одинок сейчас.
– «Олимп»! – говорю я вполголоса и морщусь.
– Ты что? – вопросительно смотрит на меня старуха.
– Пойду к вашему доктору, мамаша…
Каждая вещь смотрит на мир со своим выражением. Особое оно у хирургических инструментов,
