голода, а просто ради острых ощущений. Я билась с ним долго, но в конце концов нам удалось поговорить по душам, парень дал «честное мужское слово» и мы записались в секцию карате. То есть он записался, конечно, один, я просто сопровождала. Бывший воришка стал получать дозы адреналина и влился в среду, где доминировал «кодекс чести». Чем неимоверно гордился.
А переведи его в специальную школу – кто знает, что с ним дальше…?
Или отправить в спецшколу десятилетнюю девочку, которую средь бела дня чуть не изнасиловал какой-то подонок? После того случая ребенок перестал говорить… совсем, даже с родителями. Мне понадобился почти месяц ежедневных бесед (вернее, монологов), чтобы она начала хотя бы поднимать глаза. А то сидела, глядя в пол, и никакими силами, казалось, нельзя заставить ее посмотреть…
Как сейчас помню ее первую фразу: «А я люблю карусели». Сказала и испугалась порыва, а мне потребовалась вся выдержка, чтобы не вскочить и не заорать от радости!
Само собой, мы в тот же день пошли с ней кататься на каруселях!
Артур был не очень доволен, что я задержалась на работе (а я тогда часто приходила позже), но только хмыкнул, когда я с порога закричала: «Она заговорила!». Муж стоял в моем переднике с лопаткой для жарки в руках, из-за спины уже выкатывался Алик: «Мама пришла!»
…Я видела ее в прошлом году, эту девочку. Через всю улицу ко мне с криком бросилась молодая особа, упала, что называется, на грудь, разревелась. С трудом ее узнала – повзрослевшая, слегка располневшая, но вполне симпатичная девушка. «Я вас каждый день вспоминаю», – сказала она между всхлипами, размазывая по своим и моим щекам тушь.
(Надеюсь, это ляжет на чашу весов там, тогда…)
Конечно, ради таких откликов стоит вкладываться, но работа школьного психолога – еще и планы, отчеты, доклады, рутина, рутина, рутина… может быть, из-за нее я и ушла. Не люблю рутину. А изменить ничего нельзя – шаг влево, шаг вправо считается…
Что ж, идем дальше.
На плечах у папы девочка лет пяти. В одной руке воздушный шарик, в другой флажок с надписью «Мир! Труд! Май!» Красная болоньевая курточка (фотография черно-белая, но я прекрасно помню), хлопчатобумажные колготы, ботиночки с круглыми носками, на голове ярко-желтая вязанная шапочка с огромной пампушкой. На заднем плане колонна демонстрантов – беззаботная толпа в замысловато изогнутых шеренгах…
Ветер, плотный и теплый, как нагретая за ночь подушка, налегает на лицо, а над головами летит продирающий до пяток мегафонный голос: «Передовикам производства гормолокозавода номер два – ура!.. Славным работникам нефтехимической отрасли – ура-а!..»
«Га-а… Га-а… Га-а…» – гремит в ответ колышущаяся…
И вкус сахарной ваты… О, сахарная вата, предел детских мечтаний! – я наелась ею до отвала, так, что меня даже затошнило и вырвало прямо на папин пиджак. Но он не рассердился (за что я ему благодарна по сей день, честно, ведь я ужасно боялась, что он меня отругает, и страх затмил
