когда джаз играл, я жутко старался. Выучу ноты, как положено, в дудку дую, ритм прилежно ногой отбиваю. А мне говорят – ну, джазмены опытные, – это не джаз! Я удивляюсь – как не джаз?! Синкопы есть? Есть!.. (Ботан, не проси, не смогу я по-человечески объяснить, что такое синкопы. Я единственное слово скажу – «сбивки» – и кто не понял, я не виноват. Да и не это главное). Синкопы, говорю, есть, в такт попадаю… Стараюсь! А мне отвечают, мол, драйва нет, чувак, куража, полета!
Я вообще человек куражной, но как-то у меня получалось, что кураж отдельно, а джаз отдельно. И со временем понимать стал – ага, точно, нет драйва в моем исполнении.
Нас ведь как учили играть – чистенько, аккуратненько, без киксов… Ботан, напиши, что, мол, кикс – это… Блин, как объяснить? Ну, когда музыкант берет ноту, а она не берется. И получается не звук, а писк такой. Кикс, короче. Кикс – он и в Африке кикс.
Кстати, в «Африке» у старины Колтрейна много киксов. Вот такой каламбур получился. Ставь, Ботан, смайл без лишних раздумий. :)
Только Колтрейн киксовал специально, а не потому, что играть не умел. А мы? Мы боялись киксовать, мы избегали грязи, мы старались играть тщательно и опрятненько, академически целомудренно, как пионэры. Но ведь джаз – это не музыка. Джаз – это мировоззрение, это лайф стайл, это сама жизнь, а в ней невозможно без… Да чего там – иногда грязь необходима, без нее никак, и кровь нужна, и пот, и слезы с соплями…
…с зелеными, как вон у того психа. Эй ты, скорбный головою, у тебя из носа мозги вытекают! Быстрей запихивай обратно, пока последние не прое… пардон, не проморгал!
Умрешь с ними, с шизиками.
А вообще, жалко их. Я ведь желтый дом иначе представлял. Ну, изнутри. Я думал, тут больных в смирительных рубашках держат, санитары звероподобные со шприцами бегают. В каждой палате по Наполеону, или, как минимум, по Чубайсу. А оказалось – в дурке тихо, мирно, скучновато даже. И вообще, буйное отделение на четвертом этаже, а мы на третьем. Да и там, – сосед по палате рассказывал, – обычно тихо. Буйных транквилизаторами так пичкают, что они не то что дебоширить, имени своего не помнят.
И на нашем этаже не лучше. Я главврача спрашиваю: «А что это, док, в вашем слабоумном ведомстве народ какой-то неактивный?» А он мне знаешь что ответил? «В основном, – говорит, – у нас больные с диагнозом «эмоциональная тупость»!» Прикинь, дружище! Я подумал, что это прикол. Ну, типа, айболиты так шутят. Ан нет, оказывается – и вправду такой диагноз есть. И психи в большинстве не Наполеоны и не Бонапарты, а просто эмоционально тупые люди.
Я кричу: «Док, сюда нужно полгорода положить!» А он смеется.
Смешливый, однако.
Ну так вот. Сперва я не врубался, что со мной не так. (Я про джаз, дружище, не подумай чего). Затем просек – да, не джаз это, не свинг. А потом… Потом я услышал Колтрейна. И на девятой с половиной минуте этого явления в моей голове раздался большой бум-м-м! (Ботан, это надо крупными буквами написать. Очень большой бум раздался в моем чайнике).
БУМ-М-М!!!
