в крови заиграл…
Ладно, обойдемся без подробностей. Семейная ссора, дружище, что может быть тоскливее? Знаешь, небось, не первый год замужем. А если испытать не довелось, я тебя обрадую – все впереди. Никто еще мимо лотка с этими пряниками не проходил.
Короче, никуда мы не пошли, ни в какое ночное заведение. В ноль-ноль часов мизансцена в квартире такая: жена рыдает на кухне, я в зале с очищенной мандаринкой перед телевизором (коньяк-то весь выпит, а дома больше ничего – мы ж в клуб собирались). Чокнулся цитрусом с президентом, съел его (мандарин, конечно, не президента), и спать.
Конец первого акта.
Первого января у меня халтурка намечалась – утренник отыграть, в торговом центре. А потом мы с друганами немного того… отметили. Домой пришел под вечер, спать сразу завалился. Второго просыпаюсь, гляжу – в прихожке чемодан. Ну, я сразу сообразил, к чему он тут. Оно, конечно, и раньше случалось – поругаемся, помиримся… Дело житейское. Но в этот раз, дружище, как-то по-другому было. Ленка вышла из ванной, я ей в глаза посмотрел и понял, что разговаривать бессмысленно. Просто бесполезняк. Молча чемодан взял и ушел к Ботану.
Конец второго акта.
Антракт.
А что, дружище, может, мне пьесы писать? А, Ботан, как думаешь? Я так и вижу программку театральную:
««ЧТО НАША ЖИЗНЬ?»
Пьеса в трех актах и с финалом.
Действующие лица:
Виргус – очень молодой человек…»
Ну ладно, ладно, пусть не очень… «Виргус – еще где-то вполне молодой человек мужественной наружности…»
А название будущей пьесы я знаешь откуда сплагиатил, дружище? Сейчас поведаю.
В восьмидесятых годах рядом с музыкальным училищем кадр частенько крутился, Коля-труба его звали. Колдырь лет шестидесяти, бичуга, философ доморощенный. Когда мы с пацанами киряли, он любил с нами посидеть, поговорить, ну, и вмазать на халяву в «третьем здании»… Вообще-то у училища два здания, «третьим» называли глухой двор, – старый казанский «колодец», – куда мы шмыгали прямиком из Кекинского гастронома. Набор всегда брали стандартный, инновации в нашем кругу не приветствовались: «Агдам» или «Три семерки», а к вину – сырки плавленые. Когда при деньгах – «Костромские» за двадцать копеек, если финансы поджимали – «Городские», за четырнадцать…
Ну так вот. Коля-труба – алкаш алкашом, но порой за стаканом портвейна выдавал нехилые мысли. Стихи сочинял, белые. Одна эпохалка у меня в памяти и застряла:
Что наша жизнь? Амбар ростовщика.
Чего в ней только нет:
Куски любви, обломки счастья…
А там, на самом заднем плане —
Обмылок правды, да и то завернутый в обман…
Неплохо, да? Не Пушкин, конечно, но все же… Почти что танка, блин. Он, случайно, не японский ли шпион, наш Коля-труба? Забросили, может, империалисты, с заданием внедриться во вражескую
