когда замуж выходила, сама сшила себе маленькое светло-голубое платьице, чтобы и после свадьбы его можно было носить, а не хранить как реликвию в шкафу. Позволить роскошное платье и шумную, многолюдную свадьбу родители мои не могли. Жили мы скромно. Одно слово… Бараки… Вы знаете, каково это живется, когда у тебя в паспорте, в графе «место рождения» написано: Бараки…
Вот и захотелось мне такой же пышной свадьбы и такого же платья со шлейфом. Затаилась я. Купила потихоньку от Славика материал и украдкой стала шить. Долго шила, наверно, месяца полтора. Лиф белой гладью вышила, бисером отделала. Совсем как в музее. А в тот день, когда свадебное платье было закончено и после последней примерки упаковано в чехол и спрятано в шкаф, позвонила его жена:
– Это вы – Маруся? Здравствуйте.
И такой грязью меня стала поливать, такие гадости наговорила… Вспоминать страшно. Материлась, проклинала, грозила. Я не знала, как себя вести, как реагировать на ругань, что делать. Только молчала в трубку и слушала противный, визгливый голос Славиковой жены. А у самой комок в горле застрял. Потом аккуратненько положила трубку на место и заплакала…
Вечером пришел Славик. Я уже совладала с собой. Ничего ему не сказала. Накормила ужином. Вместе посмотрели телевизор, мой любимый сериал про прокуроршу, которую Ковальчук играет. Спать стали укладываться.
Тут я ему и говорю: «Славик, а давай распишемся, свадьбу сыграем. Сколько можно в грехе жить? Я уже и платье свадебное сшила, красивое. Хочешь, покажу».
Славик будто окаменел. А потом откашлялся и говорит:
– Ну, что ты, какая свадьба… Я же и не развелся еще.
– Так разведись.
Славик замолчал, к стенке отвернулся и сопит.
– Вот что ты сопишь?.. Ты у меня уже почти три месяц живешь. Муж, не муж. Любовник, не любовник… Сожитель! А скоро мальчишки вернутся. Что я им скажу?
– Ну, не могу я развестись, – Славик вскочил с кровати и стал натягивать джинсы, – не могу…
Вот это кино, думаю… Развестись он не может… А голову мне морочить – может… Ночью про любовь говорить, разные слова ласковые шептать, руки целовать, грудь – может. И рубашечки, да трусы-шортики, которые я ему понашивала, носить тоже может. А развестись – нет, не может.
– Не могу, – обреченно повторил Славик, – она сказала, что убьет тебя…
Я даже не испугалась.
– Где ж она у тебя три месяца-то была, почему до сих пор не убила?
– У матери, в деревне гостила. С дочерью. Там молоко, яйца свежие, воздух…
– Ну, конечно, – вспылила я, – а мне свежий воздух не нужен. И молоко свежее, и яйца… Я и так проживу… И мужика мне не нужно… А она от забот отдохнула, вернулась, и муж к ней под бочок, обстиранный да ухоженный. Туалетной водой благоухает.
Славик
