ею, все равно трактовавшиеся неоднозначно. Аркадия Павловна злилась, что, даже не зная всей правды, Андрей робко пытался их залакировать. И когда через неделю он зачитывал ей наброски ее мемуаров, она грустила, соприкасаясь с засахаренными, заглазурированными фрагментами своей жизни ─ не слишком настоящими, а потому сиропно-приторными. Ведь все равно на очной ставке с мирозданием, историей, театром, веком выяснится, что она совершала поступки, резкие повороты, ставя на карту свою актерскую судьбу и человеческое достоинство, не всегда по совести. Для нее это имело огромное значение: делать свободный выбор своего бытия. Это значило придать тот или иной смысл бытию вообще, выдвинуть тот или другой образец поведения, которому будут подражать, подтолкнуть всех на путь, избираемый одним. Аркадия Павловна искренне считала, что пред собственной совестью личность лишь тогда достойна своего имени, когда она, вопреки своей слабости, перед всеми и вся отстаивает свою правоту. Но инстинкт самосохранения в жизни вел ее привычными тропами благоразумных, менее эксцентричных выборов. Конечно, ход земных дел при этом ни капельки не менялся, просто сметая, отбрасывая с дороги упрямую человеческую пылинку. С такими воспоминаниями трудно было сталкиваться даже в своих мыслях, а уж наедине со всеми ─ пока эту запредельную откровенность невозможно себе даже представить… В какой-то момент она устала обсыпать себя сахарной пудрой, но поскольку просто, по-человечески сказать Андрею о том, что устала от лжи, она не могла, Аркадия Павловна не придумала ничего лучше, как поссориться с ним. Она отчетливо помнит, что однажды, после знакомства с довольно объемным фрагментом своих мемуаров, она позвонила ему по телефону, надменно и презрительно сообщила, что больше не нуждается в его услугах. Такие мемуары способны очернить ее современников, рассорить ее с ныне здравствующими. И вообще наделают много шума! Напрасно Андрей пытался убедить Аркадию, что ничего сам не придумывал, что это была литературная и стилистическая обработка ее воспоминаний, что он готов поправить фрагменты, которые так возмутили Аркадию Павловну. Она была непреклонна. Звягинцеву отказали от дома. Но эта история продолжала мучить ее. И вскоре очередная его попытка достучаться до нее увенчалась успехом. Хотя больше между ними никогда не было такой откровенности и теплоты, как в те дни, когда он писал ее мемуары, Аркадия Павловна предпочитала держать Андрея поблизости. «Интересно, придет он сегодня меня поздравить или нет?»
Она нажала кнопку, которая привела в действие потайной механизм, и чрево бюро открылось: сверху на тетрадях, исписанных ровным, летящим почерком, лежала старая фотография. Ломкий, пожелтевший оттиск с зубчатыми краями. На ней была изображена пухлая девочка в матросском костюмчике, в белой, вязанной крючком беретке с плюшевым медведем на руках. Аркадия Павловна взяла фотографию в руки. «Сколько же мне лет на ней?» Она долго рассматривала хрупкий картон, и воспоминание, которое возникало