и о чём-то шепчутся.
– Как они тебе?
– Кто?!
– Мои снеговики!
– Снеговики?
– Ну конечно! Это – Пьеро, это – Коломбина… Разве не видно?
Крылов приставляет лопату к трубе и подходит ближе.
– Просто обалдеть, Шишкин!
– Я серьёзно.
– И я – серьёзно. По-моему, это лучшие снеговики всех времён и народов. И тебе за них – приз!
Он обхватывает Машку за плечи и приподнимает так, что её ботинки повисают в воздухе. Она болтает ими слегка, потом спрашивает невозмутимо:
– Всё?
– Знаешь, как в средние века пытали хорошеньких еретичек?
– Нет.
– Девушку хватали и приводили в темницу.
– И?
– И тогда самый уродливый инквизитор начинал лобызать её прекрасное тело. Её ушки, её щёчки. Её холодный сопливый носик…
– И?
– И она стонала, бедняжка. Она плакала, она извивалась в его ужасных объятиях. Она звала на помощь А он всё не унимался, подонок. Он опускался всё ниже, к её трепетным губкам и шейке. Он сладострастно терзал их…
– И?
– Терзал, так сказать…
– И?!
– До тех пор, короче, пока она во всём не признавалась.
– Я признаюсь, господин инквизитор.
– В чём же?
– В любви.
– К кому, несчастная?! Отвечай немедля!
– К одному местному Пьеро, господин инквизитор.
– Подробности, мне нужны подробности!
– Он длинный и худой, господин инквизитор. Он очень добрый и доверчивый. У него детские глаза. Однажды я шла по Неопалимовскому переулку и мы повстречались случайно. И мне показалось, что если он не позвонит мне на следующий день, я буду самой несчастной Коломбиной на свете…
Крылов устраивается на низком кирпичном выступе и усаживает её к себе на колени. Она обнимает его за шею и утыкается губами в висок, продолжая что-то нашёптывать. В плотном небесном войлоке вдруг возникает окошко, сквозь которое всё отчётливей проступают звёзды и месяц – очень тонкий и яркий. В его свете громадные снеговые шапки, лежащие на дальних и ближних крышах, внезапно вспыхивают и становятся похожи на облака. И чем дольше Крылов их разглядывает, тем сильнее ему кажется, что и их с Машкой крыша вдруг обернулась таким же лёгким облаком, которое плывёт сейчас среди звёзд, серебрясь боками и истекая каплями талого снега. Тук-тук. Тук-тук-тук.
– Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана…
– Ты меня прости, Шишкин. Ладно? Я тебя очень прошу!
– Буду резать, буду бить… Да за что же, господи?
– За квартиру. Мне тогда нужно было брать ордер и не слушать никого. И мы б давно уже жили по-человечески…
– Ты просто очень любишь своих близких, Алёша. Вот и всё. Ведь любишь же?
– Люблю.
