где-то внутри здания. В холлах, в гостиных или, скорее всего, в биллиардной.
Он методично обходит все этажи, он исследует холлы и гостиные, он с надеждой заглядывает в биллиардную, но везде, как назло, царит один и тот же зеленоватый сумрак – и никого, никого! И тут Крылов успокаивается. Ему становится легко и весело. Ну конечно же, господи, как он мог забыть! Ведь есть ещё верхняя терраса, откуда наилучший вид на море и набережную. Ведь они с Машкой взбирались туда прошлой ночью и любовались на лунную дорожку средь бушующих волн. И она сейчас наверняка там: стоит, зябко кутаясь в плащ, и…
Он стремительно преодолевает последний лестничный марш и оказывается на верхней террасе. Здесь всё по-прежнему: ряды дощатых шезлонгов, ржавый флагшток и гипсовые вазы в углах. Только вот Машки нет, как ни странно… Он подходит к краю террасы и вдруг замирает, потрясённый: там, вдали, где ещё вчера были небо и лунная нить среди волн – теперь совершенно пустое место без света и тени! И такое ощущение, будто кто-то огромный вдруг вытащил нож и в четыре неряшливых взмаха отхватил горизонт вместе с морем и небом, оставив лишь эту набережную, спящий город с кривыми улочками, кипарисовые свечи аллей и приземистый корпус пансионата, на крыше которого сейчас замер Крылов…
– Ч-чёрт!!!
Он зажмуривает глаза, надеясь, что наваждение вот-вот исчезнет, и что в тот момент, когда он их снова откроет, море с небом вернутся на прежнее место. И лунная нить вновь протянется к пирсу, и волны вновь будут с грохотом биться в причал. Ну, и Машка найдётся, конечно. Выскочит из-за гипсовой вазы и спросит весело: "Эй, товарищ! Признавайтесь-ка честно, с кем у вас тут свиданка…"
Тук-тук. Тук-тук-тук. Но не глухо, а звонко, словно каблучки по асфальту. Тук-тук. Тук-тук-тук. Он открывает глаза и напряжённо всматривается туда, откуда доносится звук. И замечает – Машку! Вернее, край её светло-серого плаща, вдруг мелькнувший под уличным фонарём. Вот опять мелькнуло – но уже дальше, дальше! И опять – но уже рядом с аллеей, ведущей к морю… Крылов понимает, что дорого каждое мгновение. Что он обязан как-то докричаться до неё и – предостеречь! Ведь вместо моря и неба теперь – лишь зияющая прореха без дна и покрышки, в которую заглядывать живому человеку – нельзя, нельзя! Он набирает в лёгкие побольше воздуху.
– Ма-ааа…
Но прокричать у Крылова не выходит. Во рту почему-то всё пересохло и дерёт, будто наждаком.
– Ма-ааааа…
Он срывается вниз по лестнице, перескакивая через ступеньки. Он несётся с этажа на этаж, цепляясь за перила, и его расстёгнутая куртка взмывает на бегу, словно флаг. Он влетает в нижний холл и бросается к стойке, за которой на узком диване должна подрёмывать вахтёрша. Но вахтёрши – нет. И ключа от главной двери, всегда висящего над её диваном – тоже нет. Крылов отчаянно колотит в дверь ногами, но она стоит непоколебимо, тускло отсвечивая своим дубовым орнаментом.
Тогда он разворачивается
