видеть друг друга и пить, – возбужденно заговорил Муромцев. – И видеть лицо Светланы, – подумал он.
– А небо-то какое, – пробормотал Олег. – Боже мой, какое небо!
Все выпили, чокнувшись, ибо пили не за покойника[3], за возврат из тьмы.
– И хорошо бы еще, – суетливо добавил Муромцев, дрожащими руками прикасаясь к пивной кружке, – чтоб из тьмы этой бездонной и жуткой – я не про сон говорю, а про настоящую тьму, послесмертную – кто-нибудь да выскакивал, обагренный, и встречался бы с людьми и чокался!
– О, это у тебя свое, – заметил Олег. – Это уже из твоих рассказов.
– Волосы, глаза, – все, все, – шептал Закаулов, пьянея. – Теперь не надо никуда уходить. Бывает так хорошо, что не хочется дальше жить.
– Тем не менее, – удивился Муромцев.
Светланочка улыбалась и разливала водку в маленькие «похмельные» стаканчики, которые заботливо расположила. И вообще она чуть-чуть ухаживала за своими бедолагами. Даже молчание становилось нежной музыкой, и каждая улыбка, слово невзначай, приобретали особое значение. Словно оказались они вытянутыми из мира и перенесенными в более тонкий и блаженный слой бытия, где не было ни жестокости, ни бед. Нежность немного была не от мира сего, но в то же время исходила из какой-то бездны в человеческом сердце.
Светлана играла здесь, конечно, главную роль, и они не могли насмотреться на ее лицо, на эту бесконечную смену улыбок, теней, странных слов. Точно они погрузились в скрыто-блаженную сферу души, внезапно обнажившуюся. Большие глаза Светланы то влажнели, то наполнялись слезами, то уходили в свою вечную синеву; она сама была в этом… Ронялись слова, иногда звенели стаканчики, дул из города свободный бесконечный ветер, и если бы им сейчас сказали: «умереть», они все с улыбкой приняли бы смерть и заснули. «Как долго может чистота длиться в мире», – думал Закаулов.
«Очарование ли это, чары? – проносилось в уме Муромцева. – Нет… нет… это ведь реальное… это есть».
Светлана встала и подошла к березке. Ветер и звуки далекого города, хотя в то же время рядом. Что-то протоптано на земле, чьи-то следы, куда они ведут, что остается, что нет?! И как плачут листья, когда они любят?!
И вдруг потемнело. Олег ушел в непонятное забытье. Когда он очнулся – сколько прошло времени, он не помнил – Светлана уже прощалась: ей надо было идти. Растроганный Закаулов, совсем трезвый, напросился проводить ее.
Валя Муромцев почему-то постеснялся присоединиться к ним и решил идти с Олегом, совсем в другую сторону, к метро. Выйдя из леса, простились и разошлись.
Олег и Валя быстро очутились в сутолоке улиц, среди автомобилей, троллейбусов, спешащих людей, спокойных толстеньких газировщиц. Олег не замечал вокруг ничего, и вдруг постепенно стал впадать в странную ярость.
А Валя говорил что-то; и вот Олег услышал.
– Да, глаза Светочки могут поднимать мертвых из могил.
– Вот уж занятие у нее будет, – расхохотался Олег, – поднимать взглядом покойников из гробов!
– А
По старинной русской примете нельзя чокаться, если пьешь за покойника: иначе он может позвать к себе. – Примечание Ю. В. Мамлеева.
