слезами и стал говорить, что раз отец взял с собой маленькую Мари, он может взять и его тоже. Ему возразили, что придется ехать дремучими лесами, где много злых зверей, которые поедают маленьких детей, что Сивка не хочет везти на себе троих, что она это сама сказала, когда они уезжали, и что там, куда они едут, для таких карапузов нет ни ужина, ни ночлега. Однако все эти красноречивые доводы были бессильны убедить малыша; он кинулся на траву и принялся кататься по ней и кричать, что папа его разлюбил и что, если они его не возьмут с собой, он больше никогда не вернется домой.
Жермен был нежным отцом, сердце у него было мягкое, как у женщины. Смерть жены, необходимость одному заботиться о малышах, мысль о том, что бедным сиротам особенно нужна отцовская любовь, сделали его таким, и теперь в нем началась жестокая внутренняя борьба, усугублявшаяся тем, что он стыдился своей слабости и старался скрыть ее от маленькой Мари, – и от всех напрасных усилий лицо его покрылось потом, а глаза покраснели, так что казалось, что и сам он вот-вот расплачется. В конце концов он попытался рассердиться, но стоило ему обернуться и взглянуть на маленькую Мари, как бы призывая ее в свидетели своей душевной твердости, как он увидел, что лицо ее залито слезами. Тут уж мужество окончательно покинуло его, и, несмотря на то что он все еще продолжал бранить сына и грозить ему, у него самого на глазах показались слезы.
– В самом деле, вы чересчур жестоки, – сказала наконец маленькая Мари. – У меня вот никогда не хватило бы духу противиться ребенку, что так огорчен. Знаете что, Жермен, возьмите его с собой. Кобыла ваша привыкла возить на себе двух взрослых и одного ребенка, шурин-то ваш с женой, – а уж она-то куда тяжелее меня, – по субботам всегда ездят на ней на рынок и сына с собой берут. Вы посадите его на лошадь перед собой, а коли надо будет, так я лучше пойду одна пешком, чем малыша огорчать.
– Не в этом дело, – ответил Жермен, которому смертельно хотелось, чтобы ее доводы возымели над ним верх. – Сивка – лошадь сильная и двоих еще увезти могла бы, достало бы только места на спине. Но что же мы будем делать с мальчиком дорогой? Он озябнет, проголодается… Кто же о нем позаботится вечером, да и завтра утром: надо ведь его уложить спать, умыть, одеть? Не могу же я затруднять всем этим женщину, которую вовсе не знаю. Она, разумеется, решит для начала, что обращаюсь я с ней слишком бесцеремонно.
– Вот вы и увидите, Жермен, обойдется она с ним ласково или холодно, сразу и узнаете, какой она человек, поверьте мне; а уж коли Пьер ей придется не по душе, я позабочусь о нем сама. Я схожу к ней, одену его, а завтра возьму с собой в поле. Весь день буду его ублажать и постараюсь, чтобы все было как надо.
– Бедная девочка, да он же тебе надоест! Подумай только, целый-то день с ним возиться!
– Напротив, мне это будет радостно, я буду не одна в чужих местах в первый день. Мне будет казаться, что я все еще у себя в деревне.
Видя, что маленькая Мари встала на его сторону, мальчуган ухватился за юбку девушки и так крепко держал ее, что пришлось силой разжимать ему кулачки. Как только он увидел, что отец уступил, он обхватил своими загорелыми
