всяком случае, оружие для национальных дружин достать было можно.
Армянские части формировал товарищ Степаньянц, бывший председатель армейского комитета, а потом офицер для поручений при комиссаре.
Степаньянц при знакомстве с ним производил впечатление не очень развитого человека.
Родился он в России и, казалось, был мало связан с здешними армянами.
Но он вырос у меня на глазах, как только дело дошло до защиты своего народа. Я удивлялся, глядя на его решительность и авторитетность.
У армян есть то, что можно встретить, пожалуй, еще только у евреев, – национальная дисциплина.
Дашнаки располагались в доме Манусарьянца, как в своем собственном.
Хозяин держал повод коня Степаньянца.
Когда нужно было собрать армян-дезертиров, было вывешено следующее объявление: «Вам, дезертирам-армянам, приказываем явиться к такому-то числу; неявившиеся будут убиты к такому-то числу».
И конечно, ближайшие родственники убили бы неявившихся.
Из-за формирования происходили трения между Мар-Шимуном и Петросом.
Но в результате они примирились на том, что Петрос стал начальником штаба Мар-Шимуна.
Петрос волновался. «Это не война, стоять Урмия, когда Гердык нет!» А из Гердыка уже ушли войска. Он послал в Гердык десяток своих людей.
Люди уходили, запасы бросались, бросалось оружие, сахар – громадное количество сахара.
Мы возвращали Курдистану все награбленное.
Я хотел подарить наши склады из тех, которые нельзя было вывезти, формируемым войскам.
Они вывезли бы их как-нибудь. И имущество все же осталось бы в руках наших друзей.
Кстати, из-за формирования я в конце концов разошелся с вернувшимся Таском.
Он говорил, что формирование, да еще производимое так поспешно, приведет к авантюрам в стиле принца Вид. Я очень огорчился, так как не видел других путей.
Таск имел ориентацию на Россию, на отвод нашей армии, по возможности целой, домой. Моя ориентация была местная.
Если бы при мне был хоть один близкий человек, если бы я не стремился к тому же обратно к библиотекам, я никуда бы не поехал и стал бы отсиживаться на Востоке.
А на Востоке была еще черта, которая меня с ним примиряла: здесь не было антисемитизма.
В армии уже говорили, что Шкловский – жид, как об этом сообщил мне, с видом товарища по профессии, офицер из евреев, только что выпущенный из военного училища, с которым я встретился у казначея.
А в Персии евреи не под ударом, впрочем, так же, как и в Турции.
Говорят они здесь, кажется, на языке, происшедшем из арамейского, в то время как евреи русского Кавказа говорят на каком-то татарском наречии.
Когда англичане взяли Иерусалим, ко мне пришла депутация от ассирийцев, принесла 10 фунтов сахару и орамарского кишмиша и сказала так.
Да, еще два слова прежде. На столе стоял чай, потому
