денег полностью сняли все сомнения Ипатова. Он протянул руку, по-купечески прихлопнул второй ладонью рукопожатие:– Так бы и сказал Голуба! Баба она слаще халвы всякой!
Идя по коридору, Ипатов обратился к Бруслову: – А что может коли наследство большое, весь дом у меня купишь – с арендаторами. Четыре этажа – 52 комнаты. Отличный дом для богатого хозяина!
– Да нет, – ответил Бруслов – пока рановато думать об этом.
– Ну, глядите Никита Селиванович, если надумаете, сторгуемся.
Бруслов зашел в свою треугольную комнату. Плотно запер дверь – подошел к печи, провел рукой по мозаичному изразцу. Взял нож и прочертил полосу по трем вряд стоящим камушкам. Не треснул глянец, тогда он ударил ножом по глазури, потом еще раз и наконец, третий. Сел на стул, руки дрожали. Он смотрел на места ударов. Потом резко встал, открыл дверь и крикнул в тишину коридора:
– Иван Степанович Вы еще тут?
– Что батюшка? Тут я, – послышался с лестницы голос Ипатова.
– А Вы знаете что? Куплю я Ваш дом, – крикнул в темноту Бруслов, глядя, как из печи блестели дивными переливами драгоценный камни.
4
Когда на второй день, дверь ювелирной лавки Крюге, возвестила о приходе клиента, хозяин лавки не думал увидеть этого человека. Никита Селиванович стоял и приветливо улыбался. Крюге заметил, что это был уже не тот человек, который был у него вчера. Перед ним стоял подтянутый господин в прекрасном костюме-тройке, шляпе Трибли и довольно дорогой тростью в левой руке. Цепь золотых часов солидно подчеркивала статус и соответствие ее господина. Итак, новый господин Бруслов вызвал почтительный полусгиб в фигуре ювелира и милейшую улыбку.
– Господин Бруслоф! Никита Сэлифанофич, как рад Фас фидеть!
–Благодарю Вас, я тоже, – довольно сухо ответил Бруслов. – Хотел поговорить с Вами Гер Крюге.
– Конечно– конечно, – ответил немец. Присели.
– Я к вам насчет вчерашнего визита. Понимаете Гер. Крюге, мне кажется, вся вчерашняя сделка была несколько поспешной и нервной. Мы поторопились оба и не совсем верно договорились с Вами, – сказав это, Бруслов подошел к окну и взял паузу. В тишине послышалось нервное ерзание в кресле немца. Простоя в такой позе не менее минуты Бруслов понял, Крюге орешек крепкий, выдержал паузу и не задал ни одного вопроса, стреляного воробья на мякине не проведешь. Снова усевшись и закурив, Бруслов продолжил:
– Вы помните тот камень, вчера? Я уверен, что мы его не правильно оценили. Его стоимость значительно выше. Гер Крюге я настаиваю на пересмотре цены.
Ювелир до конца сказанного не проронивший ни слова, был пунцовый: – Фы что, издефаетьесь почтенный? – почти прошипел он. – Ни о каком пересмотре не может быть и речи.
Бруслов попытался вставить какое-то слово, но немец заговорил быстро, на немецком языке и, судя по размахивающимся рукам, он был крайне возмущен.
– Это у Фас, у русских можно плефать на свое слово.
