style="font-size:15px;"> Подросток замыкается, отрывается от родителей, создает свой внутренний мир, создает свои границы. Многие родители воспринимают это стремление к автономии как обиду, как если бы ребенок закрывался именно от них.
На самом деле у подростка существует потребность в том, чтобы поделиться с кем-то содержимым своего «секретного сада». Можно сказать, что он выделяет его из пространства родительской семьи, ребенок выходит оттуда, но это не значит, что он замыкается только на себе самом и становится эгоистом. Он закрылся от родителей, но у него появилось много специальных «комнаток»: для друзей, где, возможно, содержатся какие-то совместные шалости и общие секреты; для преподавателей, где формируется «представительская» сторона личности ребенка. Интересы родителей в этом «строительстве» учитываются в последнюю очередь, потому что до сих пор все пространство, вся территория души подростка была для них полностью открыта, и создавать сейчас что-то специальное для мамы с отцом просто нет сил. Есть только одно стремление – отвоевать хотя бы что-то для себя, для своего личного пользования.
В таинстве исповеди подросток учится открывать все комнатки своей души для Бога. Взрослый может сказать себе: «Ну, на Бога надейся, а сам не плошай. Ему вовсе не обязательно вникать во все мои дела и во все уголки моей души, что-то можно оставить для себя». Взрослые часто пребывают в вялой духовности. Они выстраивают для Бога отдельный «фасад», демонстрирующий только одну или несколько сторон личности. А подросток считает, что от Бога секретов быть не должно, и это – здоровый максимализм.
Бывает, что ребенок не хочет идти в церковь, замыкается в себе, не потому, что потерял интерес к вере, а потому, что чувствует, что должен открыть Богу все, но у него не хватает на это сил.
Поразительную историю рассказывал митрополит Антоний Сурожский «об одном человеке, который говорил, что он безбожник. Он уже был в зрелом возрасте, лет сорока тогда, и объяснял, что он безбожник, потому что он такой ученый, и то читал, и там учился, дипломы такие-то… И вот старый священник в Париже на него посмотрел и сказал: „Сашенька! А какую ты гадость сотворил, что тебе надо было Бога убить?“ Тот опешил, потому что он ожидал каких-то высоких доводов… И он задумался. И он копался, копался, и ему вдруг вспомнился тот момент, когда ему нужно было, чтобы Бог куда-то ушел от него.
Они жили тогда в России, еще до революции, и мальчик ходил в церковь, и шел в церковь немножко раньше родителей; родители ему давали медный грош, чтобы он его положил в шапку нищего, который у паперти стоял. Он проходил, клал этот грош, здоровался с этим нищим, который был слепой, и они как-то дружили, все было тепло, радостно, он шел в церковь, становился посреди церкви перед иконостасом и смотрел, ну, смотрел на Бога. Все было хорошо, пока вдруг в одной из лавок не появилась деревянная лошадка, которая стоила шесть грошей. Он мечтал об этой лошадке, но грошей-то у него не было. Он знал, что на Пасху, может быть, получит в подарок лошадку,
