и поехал на зов гагарки, к Дону: Березовый лог, Лазоревый, Старая Сокаревка, Лубники, Голубинские пески – все это когда-то хоженое-перехоженое; просторные пологие степные балки, лощины, озера в камышовой оправе, песчаные бугры-кучугуры с редкими корявыми соснами, гнутыми от ветров, в мочажинах – осинники с березками, самые грибные места.
И наконец, займищный лес возле Дона: дубравы, ближе к берегу – белокорые тополя-осокари, вербы, талы.
Собачку он закопал, сказав ей: «Тут тебе будет хорошо…» И в самом деле ведь хорошо.
Все обычное, суетное, все ушло, забылось; время отступило, оставив лишь вечное: весеннюю землю, воду и небо. Не хотелось трогаться с места, нарушая покой в душе и мире.
В лесистом береговом займище – месте укромном – было солнечно, тепло, порою жарко. Высокие легкие облака в голубом небе; легкий ветер, тополевый, речной. Вода плещет в обрывистый песчаный берег. От воды свежо, но отойди от берега десять шагов, в лощину, и сразу – знойно.
Яков забыл обо всем: вчерашнем, нынешнем, утреннем.
Пришла память прошлого: охота, рыбалка, просто отдых с детьми и женой. Но как давно это было, словно сон. А теперь снова явь.
Рядом вода плещет, сладкое дыхание ветра, знойная затишь, в которой и душа согревается.
В лесистом займище по-весеннему солнечно и светло. По земле темные тени стволов, узорчатое кружево ветвей. Над головою сквозит небесная голубизна. На дубах молодая красноватая листва и светлая зелень висячих сережек; тополевые кроны с желтизной. И все это светит, сияет под солнцем. И терпко, пьяняще пахнет. А на земле – желтоглазые чистотел да одуванчик, сиреневые «сосульки» мяты, заросли ландышей, которые вот-вот зацветут: уже поднялись над листвой легкие стебельки с белесыми бутонами; белая пена цветущего терновника; невесть откуда забредшие груша да яблоня в белом цвету да в розовых бутонах. Все это – в пряном духе и гудении пчел, земляных и домашних, прилетевших сюда от далеких хуторов. Посвистывает синица. С нагретой тропинки испуганные ящерки убегают, шурша по сухой листве. Угольно-черный, блестящий уж в золотистой сияющей короне пригрелся на тропе, не хочет уходить.
В лесу тишина. Лишь ветер, набежав, прошелестит мягкой листвой. Далеко, за Доном – овечье грубое блеянье и тонкий дискантный переклик ягнят. Это пришла на водопой овечья отара; где-то близко, в теплых заливах, на мелкой воде плещет большая рыба на икромете.
В подножье старого дуба, прислонившись к теплой коре, Яков закрыл глаза и долго не мог, не хотел очнуться от сладкой дремы, в которой медленно кружилось все то же: голубое, зеленое, золотое.
Открывать глаза не хотелось. Так бы сидеть и сидеть. Думать, вспоминать прошлое, такое, как нынче: зеленое, золотое…
Дома жена беспокоилась: не случилось ли чего, может, машина сломалась? Уже думала звонить деверю или свекру. Но муж наконец нашелся.
Он вернулся, забрал жену с рынка, а потом, в ответ на упреки, оправдался:
– Хоронил. Дело не быстрое. Схоронил, как положено. Помянул… Всех… –
