заходя, мимо не пройдут, а рынок – он для поселка вечный, здесь не только покупки, как в магазине, но прогулка, развлечения, встречи. Так что от добра добра не ищут. Кормит, и слава Богу. Старый друг, он лучше новых двух, непроверенных.
Потом объявилась новая мода, которой завидовали мужики, рыночные соседи.
– Съездил бы ты порыбалил, – как-то вечером попросила Любочка. – Рыбки захотелось из своих рук. Говорят, ловится хорошо. Мама просила.
– А как же… – удивился Яков. – Надо ведь…
– Обойдусь. Утром отвезешь пораньше, – сказала она, но, отвернувшись, вздохнула украдкой.
В самом деле, ничего не случилось. Дело привычное. А поймал Яков неплохо.
С той поры так и повелось: выходные – в понедельник; к ним вдобавок нечасто, но Яков ездил рыбачить, а в зимнюю пору стал «гонять зайчиков»: подарили ему на день рождения собаку, молодую лайку. Дважды в год стали выбираться на короткий, но отдых: весной – в астраханскую пойму, в летнюю пору, под осень – на море, вместе с дочерью.
Старый Басакин похмыкивал да вздыхал, не больно одобряя; жена корила его: «Он тебе сын или найда, какую на порог подбросили? Вот и радуйся, что живой-здоровый, на своих хлебах. А «магазинщики» – они тоже всякие. Картежники… Сегодня проиграл ларек, завтра назад вернул. Верка Шайтанова вовсе с ума сошла, на автоматах в казино два вагончика и машину продула. Вот тебе и „магазинщики“».
Старый Басакин особо жене не перечил, хотя мог бы другие примеры привести, их немало. Но понимал он, что треснутый горшок надо беречь. Ведь в самом деле, это не «найда», а сын родной. Но в глубине души оставалась еще и горечь своих надежд неисполненных.
Старый Басакин, помогая сыну, помаленьку, загодя себе готовил «запасной аэродром». Время идет, подпирает возраст. А нынешние пенсии… Лишь на хлеб. Иметь свою долю в торговле сына – дело не лишнее. Не получилось. Отсюда и горечь. Порой она поднималась. И выходила наружу, как теперь, после случая с сыном младшим.
Нынешний ночной разговор продолжался долго. Выслушивать приходилось жене.
– Порода, это ваша порода такая… Твоя порода, – внушал старый Басакин. – Мамочка Рая… Тонкокорые. Чуть царапнут их, сразу – кровь, боль, слезы.
– Надоел со своей породой. Загордился. У вас кличка какая была уличная? Жуки… Все черные да страшные. В земле возились.
Старый Басакин тихо и долго смеялся.
– А чего ж ты тогда за меня замуж пошла? За жука навозного?
– Не помню. Наверное, сдуру. Молодая была, глупая. Ты чего-нибудь набрехал. Я поверила.
Посмеялись, помолчали, вспоминая совсем давнее, которое так далеко ушло, расплываясь, забываясь. Но ведь все это было: юность, молодость. Любовь, порою странная даже для людей близких. Ведь в самом деле: «Чего ты в нем нашла?» – удивлялись подруги, соседи, мать с отцом. Красавица: высокая, светлолицая, сероглазая, ухажеров – не счесть. А она выбрала какого-то жука-землемера.
Выбрала.
