об эвакуации заводов, расположенных в городе Константиновка, поступил в конце сентября. К этому времени немцы взяли Киев, форсировали Днепр и быстро продвигались в сторону Донбасса. Заводы закрывали на демонтаж поочередно – по мере поступления вагонов, все остальные работали до самого последнего момента.
Только в начале октября очередь дошла до литейно-механического завода, на котором работал Петр Степанович Всеношный, два года назад назначенный заместителем главного технолога. Были потушены мартеновские печи, начался демонтаж литейного производства и вспомогательных цехов. Рабочие останавливали свои станки и механизмы, очищали их, протирали, смазывали, тут же подходили такелажники, станки поднимали, ставили на тележки, увозили, а рядом еще работали, давали последнюю продукцию, но больше всего те детали и запасные части к станкам, которые неизбежно понадобятся на новом месте. Предполагалось, что место это будет чем-то вроде голых стен, среди которых придется начинать все сначала.
Петр Степанович дневал и ночевал на заводе, следя за демонтажем оборудования и эвакуацией, стараясь, чтобы выдерживался по часам и минутам заранее составленный график. Он похудел за эти бессонные дни и ночи, осунулся, но был деятелен и как никогда преисполнен чувством долга и ответственности за все, что происходило на заводе. И не только потому, что остался здесь за главного после отъезда директора завода, главного инженера и большей части заводоуправления. А потому, что вновь почувствовал себя нужным до такой степени, когда прошлые обиды и рассуждения на тему, что было бы, если бы делали так, а не этак, и: коли вы довели страну до такого позора, так сами и расхлебывайте, – все эти рассуждения казались теперь мелкими и зряшными, уходящими в небытие, когда на передний план выступает лишь самое главное: твое отечество в опасности, и ты обязан защищать его всеми своими знаниями, опытом и силами.
К тому же такая сверхзагруженность работой помогала Петру Степановичу забывать о том, что от старшего сына, старшего лейтенанта-пограничника, командовавшего одной из застав на финской границе, с самого начала войны нет ни слуху ни духу, и можно себе представить, что там произошло, когда немцы и финны неожиданно напали на заставу. Петр Степанович представлял себе это нападение настолько образно, что иногда его охватывал ужас, похожий на тот, что он испытал, когда его сняли с поезда и арестовали, едва он перешагнул порог станционного отделения милиции. В его ушах до сих пор звучит, хотя и несколько приглушенно, отчаянный вопль жены: «Пе-етя-ааа!»
Правда, на этот раз, когда узнали, что немцы и финны заняли те места, где располагалась застава их сына, жена не кричала, но глаза у нее были такими… такими, что Петру Степановичу самому захотелось не только закричать в голос, но и завыть: сына он любил страстной отцовской любовью, когда прощают своему дитяти все, а сыну прощать было нечего: он рос хотя и своевольным, но честным и справедливым мальчишкой. Таким и оставался в памяти Петра Степановича.
Лишь через пару недель после начала войны пришло от сына письмо, в котором он сообщал,
