а нас четверо, да еще большой чемодан». Но не успел он еще вымолвить последнего слова, как ему полетели в спину кулаки, фуражка у него свалилась на дорогу, и В. не позволил остановиться, чтоб ее поднять, осыпая ямщика кучей казарменных ругательств, неистово повторяя: «Пошел, пошел, такой-сякой!..». Так и въехали мы в Душет с ямщиком без фуражки… Впрочем, В. тут же отдал ему рублевую бумажку, которую тот с поклоном принял.
Вспомнил я об этом мелком приключении опять-таки ради характеристики г-на В., полковника Генерального штаба, представителя военной интеллигенции тех давно минувших времен. Каким черепашьим шагом мы ни ползем вперед, все же подобные личности теперь уже едва ли возможны, и хвастать такими подвигами едва ли кто станет; а тогда ведь этим хвастали, и молодежь военная даже рисовалась до того, что иногда клепала на себя, сочиняла подвиги, вроде избития какого-нибудь станционного смотрителя или квартального надзирателя – подвиги, в действительности никогда ими не совершенные и существовавшие только в их воображении…
Поздно вечером приехали мы, наконец, в Тифлис.
На другое утро В. употребил все средства, чтобы облагообразить немного свою физиономию, носившую следы пребывания под ветром, снегом и слякотью, а также усиленных приемов спиртуозов, нарядился в полную форму и объявил, что отправляется к князю дать отчет о своей поездке. «Если бы князь пожелал вас видеть и принять в вашем байгушском костюме, – прибавил он, – то я пришлю за вами ординарца, а потому не уходите из дому».
Часов около двенадцати явился казак и потребовал меня к главнокомандующему. Я по возможности привел свой наряд в опрятный вид и отправился. В адъютантской комнате сидел В., окруженный адъютантами и разными тузами, ожидавшими своей очереди войти в кабинет, и рассказывал о наших похождениях. Меня встретил он следующими словами: «Князь Михаил Семенович оказывает вам такое большое внимание, что пожелал вас принять даже в этом несвойственном чиновнику костюме; вот сейчас доложат, и мы войдем». Злорадное желание непременно причинять мне оскорбления так и слышалось в голосе и словах.
Через несколько минут вышел кто-то, бывший у князя с докладами, и нас потребовали.
Как теперь помню, князь поднялся со своего кресла, вышел на средину кабинета и обратился ко мне: «Ну-ка, любезный З., дай-ка посмотреть на себя в этом виде; да, совершенный чеченец». – «Притом же, ваше сиятельство, – подхватил В., – такой изумительно смелый, бесстрашный, что едва ли и всякий чеченец с ним сравнится; где все сходят с лошадей, он едет себе, опустив поводья, переправляется вброд через бешеные речки, верхом переезжает эти чертовы мостики, о которых страшно вспомнить, одним словом, совсем не гражданский чиновник». Какая любезная рекомендация и перемена тона, как только заметил в словах князя расположение ко мне! «Да, я, впрочем, давно уже думал, что ему следует быть военным, – сказал, улыбаясь, князь и прибавил: –
