всем лучшим людям совершенным нечестием, было нечто иное, чем тот рабский страх, освобождение от которого было славным и добродетельным делом. Что касается этого священного благоговения, если вы можете его постигнуть, то я охотно соглашусь, что оно есть первый элемент религии. Страх же, который вы имеете в виду, не только сам не есть религия, но и не может подготовить и подвести к ней. Напротив, единственное хорошее, что можно сказать о нем, – это только то, что он вынуждает людей обратиться к мирскому общению, к государству, чтобы этим путем избавиться от него; благочестие же человеческое начинается лишь там, где человек уже избавился от страха. Ибо любить мировой дух и радостно созерцать его действие – вот цель религии, страх же не есть любовь. Но столь же мало вы должны верить тому, что любовь к природе, которую столь многие прославляют в качестве религии, есть истинно религиозная любовь. Мне почти отвратительно говорить об их манере спешить в великий прекрасный мир, чтобы раздобывать в нем маленькие трогательные ощущения – говорить о том, как они всматриваются в нежные рисунки и окраски цветов, или в магическую световую игру пылающего вечернего неба, и как они восхищаются пением птиц и красивой местностью. Они, правда, полны изумления и восторга и полагают, что никакой инструмент не может произвести этих волшебных звуков, и никакая кисть не может достигнуть такой окраски и рисунка. Но если бы мы вмешались в их мысли и стали умничать в их духе, то они сами должны были бы проклясть свою радость. Ведь их можно спросить: чему вы собственно здесь изумляетесь? Взрастите цветок в темном погребе, – и при удаче вы можете лишить его всех этих красот, ничуть не изменяя его природы. И вообразите, что испарения будут несколько иначе ложиться вокруг нас, и вы, вместо этого великолепия, будете иметь перед глазами лишь серое неприятное покрывало, а, однако, явление, наблюдаемое вами, останется прежним. Попытайтесь, наконец, представить себе, что те же самые полуденные лучи, ослепительность которых вы не выносите, кажутся людям, живущим к востоку от нас, мерцающей вечерней зарей – а ведь вы должны принять это во внимание, если хотите обсудить этот предмет в целом – и если тогда вы, очевидно, уже не будете иметь того же ощущения, то вы должны убедиться, что гнались лишь за пустым призраком. И они не только поверят этому, но это и действительно истинно для них, ибо они охвачены борьбой между видимостью и бытием, а где есть эта борьба, там не может возникнуть религиозное возбуждение и подлинное чувство. Да, если бы они были детьми, которые действительно, не мечтая и не думая ни о чем ином, не сравнивая и не размышляя, воспринимают в себе свет и блеск и с помощью мировой души открывают себя миру, благоговейно чувствуют это и побуждаются к этому отдельными предметами; или если бы они были мудрецами, для которых всякий спор между видимостью и бытием разрешается в живом созерцании, которые поэтому могут снова переживать детские чувства и которым такие умничания не служат помехой, – тогда