почему я упускал это из виду. Хотя, может быть потому, что я ничего не мог с этим поделать. Человека, постоянно ищущего повод для недоверия, невозможно «законсервировать», заставить его всецело мне поверить и сохранить это свойство.
Я очень часто вспоминаю те дни, когда мы только-только познакомились. То время было хорошим, конечно, хоть я уже и чувствовал какой-то подвох в этих отношениях. Наверное, я понимал каким-то тайным чувством, что ни к чему хорошему это не приведет. Но, знаешь, я буду благодарен тебе за многие вещи, которые произошли со мной, благодаря тебе. И в очередной раз я обрасту новым, закаленным панцирем, как того требует жизнь. Снова обрасту им, чтобы в очередной раз доверчиво и слепо его снять.
Я обещал себе писать ровно пятнадцать дней, ни днем больше, ни днем меньше. Я не раскрою ни одной нашей тайны, которая могла бы хоть как-то отразиться на тебе, не беспокойся. Ты знаешь, как я отношусь к тому, что происходит между двумя людьми: это строжайшая и прекрасная тайна. Но нас уже нет, и ты меня предала. Мне почему-то очень часто вспоминается фраза: слово, данное предателю, ничего не стоит. Какой-то частью этой формулировки я точно воспользуюсь, потому что мне больно. Что-то личное выложить придется, увы.
Каждый день я вынужден испытывать что-то колющее и режущее внутри, что-то жгучее и ноющее, будто бы не заживающее, а прогрессирующее. И тебе, стало быть, тоже нелегко. Но кто в этом виноват? У нас все могло получиться. Но, как любят говорить, не сошлись характерами. А если быть еще более честным и точным: не любим мы любить. Не хотим и не умеем.
Когда я это опубликую, надеюсь, что мне будет совершенно не больно. Я на это отвел себе ровно пятнадцать дней.
День второй
Меня одолевает депрессия. Она намного сильнее, чем большинство из тех, которые я испытывал. Она никак себя не проявляла это время фактически, мне просто было больно, грустно и плохо. Сейчас же я чувствую нечто такое, что подкрадывается ко мне откуда-то изнутри, будто бы из яйца вот-вот вылупится цыпленок, разломав скорлупу. Для меня же разломать скорлупу – недопустимо. Если это произойдет, об этом я буду жалеть очень долго и очень много.
Я начинаю срываться по мелочам. Не могу спокойно сидеть в аудитории. На меня начинает давить общество, хотя оно меня, казалось бы, целенаправленно вообще не трогает. Меня выводит из себя то, что в аудитории люди садятся рядом и, не соблюдая дистанции, вымазывают мои джинсы или куртку ногами. Меня начинает злить, что они даже не извиняются, мол, это так и должно быть. Меня начинает напрягать шум в аудитории, когда я пытаюсь сосредоточиться на предмете, акцентировать все внимание на голосе преподавателя, но не могу этого сделать, потому что рядом, сзади или спереди сидят люди, которые не стесняются и не боятся разговаривать больше, чем шепотом. Их речь звучит вполголоса, преподаватель, полагаю, слышит это меньше, чем я, но ничего не говорит.
