во время хлебоуборки, оба приходили на склад, Гриша, как природный механизатор, находил себе работу с железом, а Соня брала широкую хлебную лопату и вместе с женщинами подгребала зерно к транспортеру. Бабы, в ожидании следующей машины, садились прямо на ворох зерна, снимали платки, подсушивали волосы.
– Софья Варнавична, и охота вам вместе с нами вкалывать? Приехали в гости, так и гостили бы, отдыхали. – Женщины немножко стеснялись, знали, что она сноха директора, да к тому же врач. – А вы по какой части доктор?
Соня улыбнулась:
– По нашей, по женской.
И сразу оживились, молодуха, только месяц, как замуж вышла, сразу к ней:
– Ой, девки, припухли все и уши завесили! У меня личный вопрос!
И ну шептать Софье на ухо, та слушала-слушала, и улыбнулась:
– Ну, и что вы хотели? Чтобы муж ваш пошел на соседнюю улицу?
Молодуха возмутилась, не хочет этого:
– Но я не высыпаюсь из-за него, ирода!
Софья серьезна, она врач, ей нельзя смеяться, хотя все бабочки уже ухохатываются на том склоне вороха.
– Тебя как зовут?
– Фрося. Ефросинья.
– Муж любит тебя, ты это чувствуешь?
– Жалеет, робить шибко ничего тяжелого не дает, все ему сына надо.
– А ты ему объясни, что таким методом он может сына и не дождаться. Объясни, что организм твой должен отдохнуть, подготовиться, тогда и ребеночек будет.
Так за день чуть не все с докторшей перешепчутся…
В этот день приударивший было мороз сник, с юга потянул теплый ветерок, снег обмяк, пахнуло весной, хотя только начало декабря. На «скорой» привезли Григория, друзья-ровесники помогли войти в дом, раздеться. Иван Сергеевич строго-настрого наказал жене и всем родственникам при сыне сдерживать себя, ему и без плакальщиц тошно. Григорий сел в кресло у изголовья Сони и молча смотрел на любимое лицо. Висящая в доме тишина нарушалась лишь редкими всхлипываниями.
– Эх, Сонюшка ты моя дорогая, почему не захлестнуло меня с тобой в ту минуту? И как я буду жить без тебя на этой земле?
Отец насторожился: если парень сорвется, придется увезти в больницу, так предупредила Ирина Николаевна. Он просил ее приехать, она сослалась на недомогание, но пообещала, что к прощанию обязательно будет.
Русская деревня еще не утратила способности сопереживать и соболезновать не на словах, люди шли, знакомые и не очень, шли, чтобы своим появлением и присутствием поддержать своего директора, его семью в таком горе. Гроб вынесли, поставили в кузов грузовика, вереница молчащих людей прошла до кладбища, каждый бросил в зияющую яму три горсти холодной и липкой земли. Установили сваренную в мастерских железную пирамидку с именем и датой, написанными клубным художником. Еремеев пригласил всех в столовую на горячий обед. Ирина подошла к сидящему на табуретке Григорию:
– Григорий Иванович, примите мое искренне соболезнование.
