больное сердце и нет родных. Например, с ним постоянно носился личный доктор – сейчас наверняка рассчитывает получить компенсацию за потерю столь ценного источника дохода. Но он не получит ни пенни – хотел бы я видеть его лицо, когда он об этом узнает, жирный вкрадчивый мерзавец. – Лей радостно улыбнулся. – Хотя отличный специалист, даже, надо признать, продлил жизнь Каргейту на много лет – гораздо больше, чем стоило бы.
Заметив, что юрист отвлекся, Фенби решил вернуться к сути. Кроме того, он еще не знал Каргейта как человека, и столь неуважительные слова его поразили.
– Тогда кому же покойный завещал свое состояние?
– В завещании я назначен душеприказчиком и наделен полномочиями получить нашу обычную профессиональную плату. – Лей не удержался от саркастических ноток. – Между прочим, нам с трудом удалось уговорить его обойтись без слова «обдираловка». Могли возникнуть сложности, так что мы записали «повышенную ставку» – тоже, кстати, небезупречно с точки зрения законности. В его завещании полно таких оскорблений.
– На них вы лично не обижались?
– Нисколько. Если платишь от души – оскорбляй, сколько хочешь. И потом, я честно предупредил Каргейта, что выставляю максимальную цену или чуть больше, но оно того стоит. Только так можно было его убедить. В конце счета из маленьких выплат, набежавших больше чем на шестьдесят фунтов, я специально дописал: «Округлим до девяноста». И Каргейт заплатил; кажется, это была единственная шутка, которую он одобрил. Однако вернемся к нашему разговору, инспектор, а то вы меня сбили. Он даже объяснил, почему никому не намерен оставлять наследство – объяснил довольно едко, – а потом грубо прошелся по нескольким фондам, обращавшимся к нему за помощью.
– Так как же он в конце концов распорядился деньгами?
– Оставил все государству. Причем мистер Каргейт был убежден, что деньги, выплаченные государству – хоть в виде налогов, хоть в качестве дара, – непременно пропадут, и какое-то время собирался построить душевые кабинки на Северном полюсе или турецкие бани в Сахаре. Затем передумал и чуть было не поделил наследство в равных долях между Германией, Италией, Японией, Ирландским свободным государством и республикой Сан-Марино.
– Ясно, – медленно проговорил Фенби. – А кстати, как у него было с психическим здоровьем?
– Не хуже, чем у остальных. Имейте в виду: опротестовать завещание на основании того, что оставить все свое состояние государству – явный признак сумасшествия, не получится. Это назовут патриотизмом – по сути, то же самое, но для закона совсем другое.
– Я и не собирался опротестовывать завещание, – смутился Фенби.
– Если бы вы ненавидели всех вокруг, как бы вы поступили? Трудно найти кого-то, кто оскорбится, получив в наследство миллион…
Фенби выяснил уже все, за чем пришел, и не желал втягиваться в болото экономических теорий и рассуждать, принесут ли деньги Каргейта пользу всем, как наверняка распишет пресса, или никому, как явно считал сам Каргейт.
