городах, в том числе в Киеве. Их изоляция также представляется очевидной (ср. известие, содержащееся в письме, сохранившемся в копии XI в., о еврее из Русии, владевшем только славянским – ханаанским – языком: Mann 1920: 165 ff.), но «всемирная история» настигает евреев и здесь. Речь идет о следующей важнейшей вехе всемирной и еврейской истории – Крестовых походах (см. Chazan 1996). Крестовые походы не затронули Восточной Европы, но крестоносная европейская «реакция» была поразительно быстро усвоена на Руси в отношении иудеев. Древнерусской книжности принадлежит даже своеобразное «первенство» в пространном изложении кровавого навета: «Слово о Евстратии Постнике», повествующее о жидовине-работорговце, распявшем пленного инока на христианскую Пасху, восходит к событиям конца XI в.
Сходный западноевропейский мотив мучения Уильяма из Норвича относится к 1144 г. При этом показательно принципиальное различие между двумя изводами религиозного навета на Западе и на Востоке. Согласно норвичской легенде, мальчик был специально куплен для принесения в жертву (Трахтенберг 1998: 122–123; Cohen 2004). В русской (точнее – русско-византийской: см. Литаврин 1999: 478–495) версии Евстратий был умерщвлен работорговцем, пришедшем в ярость из-за потери «злата»: Постник уговорил других пленных не брать пищи из рук иудея, так что все они погибли от голода.
Естественным продолжением религиозного навета оказывается первый в истории России еврейский погром в Киеве 1113 г., после которого у нас практически нет известий о еврейских общинах в Древней Руси.
Ригористическое отношение Русской православной церкви и государства к иудеям (и иноверцам вообще), отмеченное еще Г.П. Федотовым (2001: 93–94), делало «малоперспективной» историю средневековой диаспоры в России. Кроме того, сама древнерусская социальная система не создавала той ниши, которая позволяла евреям Западной Европы становиться «сервами казны», «служилым» народом: сословная организация в средневековой Руси была развита слабо. Вместе с тем образ еврея как «метафизического» врага православия оставался актуальным в средневековой России, что не могло не сказаться на последующих судьбах еврейской диаспоры. Этот образ наиболее ярко проявился в эпоху очередного поворота во всемирной истории, точная дата которого – 1492 г. – связана с эсхатологическими ожиданиями (конец седьмого тысячелетия от сотворения мира в христианском летосчислении), которыми было охвачено и еврейство (Зеленина 2001), и кризисом во всем христианском мире[3]. Показательны при этом противоположные тенденции в отношении к евреям и иудейской традиции: повсеместный интерес к этой традиции, выразившийся в распространении переводов еврейских сочинений (к примеру, «Тайная тайных» переводилась не только в Кастилии, но и на Руси: см. Багно 2003), и активизация преследований иудейских общин[4]. Изгнание евреев коснулось противоположных регионов диаспоры: Испании и Великого княжества Литовского.
В
В связи с этим нельзя не вспомнить о другом кризисе – эпо хе монголо-татарского нашествия середины XIII в., при ведшем к гибели Древней Руси. В древнерусской книжнос ти завоеватели отождествлялись с неведомыми народами из эсхатологического «Откровения» Мефодия Патарского, которые вторгнутся в христианский мир, знаменуя конец света, но никак не ассоциировались с евреями. На Западе распространились слухи о том, что евреи узнали в «тарта рах» потерянные десять колен: Матфей Парижский в «Вели кой хронике» рассказывал о «чудовищном коварстве иуде ев», которые уверили европейских сеньоров, что из любви к христианам готовы поставить «тартарам» отраву под видом кошерного вина. В действительности они поместили в бочки оружие, но были разоблачены (Матузова 1979: 146–148). Здесь традиционный навет о предательстве евреев связан, очевидно, с реальными эсхатологическими ожиданиями, ох ватившими иудейские общины около 1240 г. – 5000 г. по ев рейскому летосчислению (см. Юваль 1999).
Показательно, что попытка Пико делла Мирандолы и его по следователей христианизировать каббалу была осуждена в Риме в 1490 г. (Монтер 2003: 199).
