четко обозначенным и не таким внезапным, как капитуляция нацистской Германии и имперской Японии. Оно было беспорядочным, затянувшимся, проблематичным в своих последствиях, вызванным противоречивыми причинами и двусмысленным в своих проявлениях. Даже переименование Советского Союза в Содружество Независимых Государств вызывало вопросы. Было ли это «Содружество» лишь новым названием старой российской имперской системы или новая империя, которая так долго управлялась из Кремля, действительно распалась?
Неопределенность усиливалась и от того, что дискредитация советского коммунизма и дезинтеграция Советского Союза не могли быть объяснены лишь одной причиной или обозначены точной датой. Декабрь 1991 года был, по существу, символической датой, кульминацией целой серии событий, неудач, ошибок и действий – как внутренних, так и внешних, которые, сложившись, разнесли загнивавшее сооружение, претендовавшее на непобедимость и историческую неизбежность. Лишь позднее мир оказался в состоянии полностью оценить геополитическое и идеологическое значение этого тектонического разлома.
Последствия произошедшего, отчетливо видимые в 1945-м, не были такими ясными в 1991-м. В 1945 году принесенные победой возможности были наивно охарактеризованы как нечто, по словам Франклина Делано Рузвельта, означающее «один мир», хотя это нечто уже было разделено на два лагеря. От радости, что пришел конец кровавой бойне, и от надежд на мирную жизнь люди буквально танцевали на улицах. Четыре с половиной десятилетия спустя их реакция такой не была. В столицах победоносного Атлантического союза не было танцев на улицах, когда распался Советский Союз. Конечно, еще до этого проявлялась радость в новой освободившейся Варшаве, а позднее – в Праге и Будапеште и в воссоединенном Берлине, но Запад выражал скорее облегчение, нежели энтузиазм.
Усложняло восприятие событий и сдерживало ожидания людей то, что к концу холодной войны мир, который приняла Америка накануне XXI века, не находился в состоянии покоя и равновесия. Избавившись от призрака третьей глобальной войны между возглавлявшими два лагеря сверхдержавами, вооруженными до зубов ядерным оружием, мир обратился к другим заботам. Он стал чувствительным к усиливающимся националистическим стремлениям и этнической нетерпимости, более склонным погружаться в эгоистичную роскошь потворствования традиционным антагонизмам и религиозной почве. Таким образом, конец холодной войны не только возродил надежды; он также разжег новые страсти, менее масштабные по сути, но более примитивные по своим побуждениям.
И все же возможности, которыми располагала Америка, были гораздо большими, чем в 1945 году, хотя и не такими очевидными. Американская держава не имела равного себе соперника; никакая угроза для нее не исходила ни с западного, ни с восточного, ни с южного фронта великой холодной войны на огромной шахматной доске Евразии. Европа в 1991 году, все еще почти разделенная, активно «атлантизировала» себя. Ее западная часть была прочно привязана
