было скучно, – смеялся Белов, когда заходила речь о его дружбе с Семеновым.
А произошла эта история много лет назад и при обстоятельствах, которые тогда вовсе не казались Белову забавными. Над Таймыром свирепствовала пурга, ни одна станция самолет не принимала – облачность до земли, снизишься – врежешься в горы, которые здесь то ли Бог, то ли черт повсюду разбросал. Тут и случилось, что отчаянные призывы Белова поймал молодой радист со станции Скалистый Мыс, который закончил передавать сводку и от нечего делать гулял по эфиру. Выглянул радист в окно – над станцией чистое небо, пурга пошла стороной. И отбил: садись на Скалистый! Когда самолет приземлился, мотор чихнул раз другой и затих: бензин кончился.
О Белове говорили всякое. Был он уже в те годы известный полярный летчик, о нем писали в газетах, печатали его портреты. А человеком считался нелегким. Проскальзывало в нем и свойственное многим знаменитостям высокомерие, и сгрубить он мог просто так, ради красного словца, и небрежно отозваться о мастерстве коллеги, если почему-то его недолюбливал, но в то же время был Николай Белов удивительным летчиком, лихим и мудрым, готовым на любой риск, если требовалось спасти человека. Кто знал Белова в деле, все ему прощал. В небе он делал, что хотел, самолет слушался его, как собака. Однажды он снял Семенова и Гаранина с осколка льдины, да так, что с экипажа градом лил пот: все видели, что и садился и взлетал ЛИ-2 буквально в сантиметрах над грядой торосов и впритык к разводью. Не летчик – ювелир. «Безопасно бывает только с невестой целоваться!» – отшучивался он, когда начальство уважительно ругало его за отчаянную посадку. Любишь не любишь – все равно уважать будешь. Высокомерен, своенравен – не спишешь с него такого, но зато честен и справедлив с людьми, зависевшими от него. Интриг не терпел. Если подчиненный приходил жаловаться на кого-то, Белов говорил: «Зови его, сейчас разберемся… Не хочешь? Тогда и не жалуйся!»
Была и еще одна красивая черта у Белова: преданность полярникам. Наверное, потому, что он считал их ровней – в том смысле, что профессии полярников и летчиков по большому счету одинаково опасны, а ничто так не помогает выжить в высоких широтах, как взаимное доверие, выручка и дружба. Его легко можно было уговорить на самый рискованный полет, если того требовали обстоятельства – не иначе: жизнь свою Белов ценил высоко, а потому хитрить с собой не позволял и обманувшего доверие не прощал.
В Мирном смеялись: Белов поклялся сбрить полбороды, если в течение недели не доставит первую пятерку Семенова на Восток. Понимая, что угроза нависла не только над бородой начальника (которой тот, впрочем, не очень-то дорожил), но и над его профессиональной честью, летчики готовились к очередной попытке особенно тщательно. На этот раз Белов и его второй пилот Крутилин набрали в ИЛ-14 горючего сверх всякой меры: из последнего январского полета, когда два часа блуждали в районе станции, вернулись домой с чайной ложкой бензина в баке. И потому Белов попросил Семенова – не потребовал, на что имел право, а именно попросил как друга – в первый рейс
