возьми! – воскликнул я.
– Что значит «черт возьми»?
– Просто «черт возьми», и все. В порядке возражения.
– Ты не согласен со мной?
– Я нахожу, что ты к нему несправедлива.
– Ничуть.
– Отличный малый Чеддер по прозвищу Сыр.
– Ничего подобного.
– Тебе не кажется, что благодаря таким, как он, Англия возвысилась до нынешних вершин?
– Нет.
– Нет?
– Я сказала, нет.
– Да, верно. Ты сказала, нет.
– Просто орясина.
Орясина… Рясина… Это вроде бы такая штуковина, которую надевают священнослужители? Чем она, интересно знать, похожа на Сыра? Но не успел я приступить к расследованию, как Флоренс выдала продолжение:
– Он был возмутительно груб, и не только со мной, но и с папой. А все потому, что папа не позволил ему арестовать человека, который забрался в сарай.
Тут я сразу все понял. Мне стало ясно, в чем дело. Я, если помните, удалился от группы Сыр – Флоренс – дядя Перси в тот момент, когда последний наложил вето на попытку молодого и многообещающего полисмена сцапать Дж. Чичестера Устрицу. Так что заключительный комментарий Сыра тогда не достиг моих ушей. А он, по-видимому, высказался смачно. Сыр, как я уже упоминал, – мужчина с сильными страстями и сгоряча за словом в карман не лезет. Я вспомнил то время, когда в Оксфорде занимался греблей и нашим тренером был Сыр. Если то, что он сегодня сказал дяде Перси, хоть немного приближается к его тогдашним замечаниям насчет моего живота, отношения, бесспорно, должны сделаться натянутыми. Сердце у меня защемило, когда я попробовал представить себе эту сцену.
– Он сказал, что папа препятствует работе полиции и что из-за таких людей, как он, лишенных чувства гражданского долга, в стране нарастает волна преступлений. Он сказал, что папа представляет собой угрозу обществу и на него ляжет вся ответственность, если половина жителей Стипл-Бампли будет зарезана в постели.
– Ты не думаешь, что это была шутка?
– Нет, я не думаю, что это была шутка.
– Говоря так, он не подмигнул левым глазом?
– Он не делал ни малейшей попытки подмигнуть ни левым глазом, ни правым.
– Ты могла не заметить. Ночь темная.
– Пожалуйста, не говори чепухи, Берти. Я уж как-нибудь сумею отличить шутку от разнузданной злобы. Он говорил совершенно недопустимым тоном. Сказал папе, глядя на него, словно на какое-то насекомое: «И вы еще называетесь мировым судьей! Тьфу!»
– Сплюнул?
– Нет, только сказал.
– А-а.
Я уже испытывал почти жалость к дяде Перси – насколько вообще можно испытывать жалость к такому человеку. Согласитесь, что вечер складывался для старика довольно неблагоприятно. Сначала Боко величает его «мой дорогой Уорплесдон»,
