не заметили ничего необычного». В заброшенном аэродроме можно было укрыться и от наблюдения со спутников, и от солнца пустыни; и внутри весь день стояла жара, но через давным-давно выбитые окна и проемы без дверей дули сквозняки, и становилось попрохладнее. Стены в комнатах, где они останавливались, были, по большей части, ободраны, но кое-где на бежевой штукатурке проступали пятна краски, освещение нигде не работало. Туалеты и души, как ни странно, функционировали, хотя двери, которые могли бы обеспечить приватность, отсутствовали, а вода лилась только холодная. Электричества, чтобы подняться в лифте на диспетчерскую вышку, не было, но ступеньки выглядели довольно прочными, и взобравшемуся наверх открывался вид на древние бетонные взлетно-посадочные полосы да раскинувшиеся за ними плоские пустоши.
Рен проводила на вышке много времени, высматривая, как он полагал, малейшие признаки появления незваных гостей и негромко переговариваясь с незнакомцем, с Ним. И вот это, последнее, тревожило Скотта по причинам, которые он едва ли мог как следует понять.
В конце концов он предположил, что дело в недостатке веры. Пастор Уильям всегда говорил, что этот недуг поражает в первую очередь и сильнее всего так называемых свободомыслящих людей, и, видит Бог, Скотт был вдали от дома достаточно долго для того, чтобы подхватить эту хворь, отираясь среди свинства и сомнений Западного побережья. Он ощущал смутные, неконтролируемые всплески злости, размышляя о сверкающих неоном ночах, губительных и возбуждающих вихрях так называемой современной жизни, и спасения не видел нигде, даже в церкви, потому что, Бог свидетель, Скотт бывал там и пытался спастись. Все эти тепленькие, миленькие проповеди с объятиями, эти молитвенные дома с их славословиями в хороводе и невнятными слезливыми словоизлияниями, которые ведут лишь к ослаблению и подмене нравственных представлений и ни к чему больше, эти три с лишним долбаных года пошатнули отчетливость его собственных представлений, сбили простую арифметику добра и зла, которая он знал была чертовски, блин, верной, потому что он чертовски, блин, хорошо это чувствовал.
У него болела голова.
Она периодически болела с тех пор, как он очнулся в кузове подрагивающего грузовика и коснулся повязки, которая начиналась сразу над глазами. Доктор в Френсо, к которому той ночью отвезла его Рен, сказал, что чувствовать боль при таких ранах нормально, и что она, если повезет, пройдет через несколько дней.
Эти раны нанес Скотту незнакомец. Как такое может быть правильным? Вначале Скотт не мог этого понять.
«Он возвратится. – Мягкий голос пастора Уильяма доносится с амвона, как отдаленный гром, гром, который, ты знаешь, плывет на крыльях грозы прямо тебе навстречу. Говорили, что перед рукоположением пастор проходил подготовку в одной из больших церквей Южной Каролины, стоя перед лицом грозы, которую он сам и создавал (в это вполне можно было поверить). – Он возвратится. Вы спрашиваете себя, как это будет? Что же, я расскажу вам, друзья, я расскажу, – голос превращается в рев, – что этот день не будет днем коллективных
