таком нервном состоянии прошла ночь. Наступило румяное, светлое, но прохладное утро. Впереди за желтоватыми холмами и синеватыми лесами, подернутыми легкой туманной дымкой и залитыми золотыми лучами восходящего яркого солнца, где еще так недавно кипел жаркий бой, было совершенно тихо. По-видимому, враг далеко отступил, преследуемый по пятам нашими геройскими войсками. Только теперь я совершенно успокоился и мог осмотреться кругом. Первое, что я увидел, – это вытянувшиеся и пожелтевшие от тяжких страданий и бессонной ночи лица раненых солдат, лежавших тесной кучей около меня и терпеливо ожидавших своей участи. Недалеко от нас, шагах в ста, находился овраг. Сзади была группа домиков, которые проглядывали своими белыми стенами и серыми клунями[5] сквозь зеленую листву деревьев. Вдруг я услышал разговор двух раненых солдатиков о том, кто убит в минувшем бою, и среди незнакомых мне имен павших героев мне почудилась фамилия Новикова, того самого, который несколько дней тому назад при выступлении в поход поразил меня своим понурым, грустным видом. Я встрепенулся и в волнении приподнялся на локте.
– Послушай, землячок! – дрожащим голосом проговорил я. – Как ты сказал, кто убит… Новиков?
– Так точно, их благородие подпоручик Новиков, наш полуротный. Аккурат чуточку повыше лба пуля угодила… Да вот, кажись, это их и несут… – произнес солдатик, у которого был отрезан правый рукав и вся рука толсто забинтована, и при этих словах на лице его появилось грустное выражение.
Он снял фуражку и перекрестился. Я взглянул в ту сторону, куда он смотрел, и чуть не заплакал. Четыре санитара несли на одеяле, держа руками его концы, тело моего товарища. Лица мне не было видно. Ноги, одетые в тонкие коричневые носки, беспомощно свесились вниз, едва не задевая землю, и слегка покачивались, по-видимому, не успев еще окоченеть. «Вот все, что осталось от этого молодого, красивого, полного жизни существа…» – горько подумал я.
Невыразимая тоска защемила мое сердце, и я отвернулся, чтобы не зарыдать. Я знал, что Новикова понесли хоронить, и мне хотелось пойти поклониться его праху, но было слишком тяжело, да я и не мог, и я остался на своем месте. В этот момент к нам подошел один из наших полковых врачей и, заметив меня, воскликнул:
– Вы здесь?! Что же вы ничего не сказали, мы перенесли бы вас в халупу. Ну, как рана? Сейчас мы вас отправим дальше. Эй, санитары! Отнесите их благородие вон туда, на двор, где помещаются господа офицеры!
Доктор подошел к другим раненым.
Два солдата с повязками Красного Креста на рукаве положили меня на носилки и понесли. Около клуни они остановились и устроили мне место на соломе. Здесь уже было порядочно раненых офицеров нашего полка, кто в ногу, кто в руку, в голову, но все более или менее легко, так что даже шутили, рассказывая друг другу эпизоды боя. На всех их лицах сквозь печать страданий и пережитых волнений просвечивало какое-то особенное выражение радостного и счастливого сознания своего бытия, то
Сараи.
