достижения Дарвина, хотя должен признаться, что мне до сих пор трудно понять, как можно ставить их выше еще более величественных достижений Ньютона и Эйнштейна.
Я же пытался свести сложные уравнения нелинейной математики и доводы теоретической физики к сравнительно простым и понятным расчетам и объяснениям. Весь этот процесс, независимо от его результатов, приносил массу радости и удовлетворения. Мне особенно нравилось в нем вновь обретенное удовольствие, из-за которого я и занимался наукой: трудность узнавания нового и разработки концепций, выявление действительно важных вопросов и, время от времени, нахождение полезных идей и ответов. В физике высоких энергий, в которой мы пытаемся найти основополагающие законы природы на самом микроскопическом уровне, мы по большей части знаем, в чем заключаются вопросы. Бо́льшая часть усилий исследователя уходит на интеллектуальную работу по выполнению чрезвычайно сложных вычислений. Как я выяснил, в биологии дело в большинстве случаев обстоит прямо противоположным образом: мы тратили многие месяцы на попытки понять, в чем, собственно, заключается задача, которую мы стараемся решить, какие вопросы следует задать и какие существенные величины необходимо вычислить. Зато математические расчеты, которые оставалось провести после выполнения этой части работы, были довольно простыми.
Помимо сильного стремления решить фундаментальную, давно существующую задачу, работа над которой явно требовала тесного сотрудничества физиков и биологов, важнейшим элементом нашего успеха было то, что Джим и Брайан не только были выдающимися биологами, но и во многом мыслили как физики и понимали всю важность математической системы, основанной на фундаментальных принципах, для решения задач. Не менее важным было и их понимание того, что любые теории и модели в той или иной степени приблизительны. Часто бывает трудно увидеть, что у теории, какой бы успешной она ни была, всегда есть границы и ограничения. Это не значит, что такая теория неверна: речь идет только о том, что ее область применимости ограничена. Стандартный пример этого положения – законы Ньютона. Серьезные отклонения от предсказаний законов Ньютона проявились только тогда, когда мы получили возможность исследовать чрезвычайно малые расстояния атомного уровня или чрезвычайно большие скорости порядка скорости света. И эти расхождения привели к революционному открытию квантовой механики, описывающей микроскопический мир, и к созданию теории относительности, описывающей сверхвысокие скорости, сравнимые со скоростью света. Законы Ньютона по-прежнему применимы и справедливы за пределами этих двух предельных областей. И вот еще что чрезвычайно важно: изменение и распространение законов Ньютона на эти более широкие области привело к глубокому, фундаментальному сдвигу в нашем концептуальном понимании устройства мира. Именно из преодоления ограниченности классического ньютонианского мышления возникли такие
