толпы. Его били, толкали, щипали и даже кусали, но он упрямо продвигался вперед, туда, где время от времени мелькали шинели полицейских и слышался возбужденный храп лошадей.
А задние все напирали и напирали. И вот уже крайние ряды посыпались с обрыва в глубокий ров, застилая его слой за слоем изуродованных, раздавленных, мертвых или еще стонущих тел. Стоявшие в оцеплении солдаты и полицейские были бессильны предотвратить это смертоубийство. Обезумевшая толпа была неукротима, люди не воспринимали ни окриков, ни ударов нагайками и дубинками, ни предупредительных выстрелов в воздух. Поэтому стражи порядка старались хотя бы не допустить на площадь все еще стекающиеся с разных сторон новые колонны алчущих людей.
Иван понимал, что там, за линией оцепления, его единственный спасительный шанс. Напрягая последние силы, он упрямо пробирался к краю поля. Сколько времени прошло в этой борьбе за жизнь, он не мог бы сказать, потому что порою миг казался вечностью, а порою и вовсе представлялось, что время остановилось, что нет ничего, кроме этого бесконечного, безбрежного месива тел.
Наконец с удивлением и недоверием он почувствовал, что этот живой плен, в котором он оказался, начинает ослабевать, что дышать становится легче, а душераздирающие стоны и крики о помощи уже не окружают его со всех сторон, а теперь звучат глухо, издалека. И вот до спасительной черты осталось совсем немного, всего несколько шагов. Он видел, как конные полицейские выволакивают из толпы полуживых людей, как эти люди, задыхаясь, харкая кровью, в полуобморочном состоянии плетутся прочь.
Но вот настал и его черед. Он ухватился за протянутую ему конным полицейским руку и, собрав последние силы, рванулся, чтобы выбраться из этой живой, трепещущей, не желающей отпускать его людской массы.
Оказавшись на свободе, Иван, вместе с другими счастливцами, спотыкаясь и падая, пробежал несколько шагов и, с трудом удерживая сознание, упал на траву. Теперь он с наслаждением полной грудью вдыхал свежий воздух, пьянея от него, как от вина. Он рвал молодую травку и жадно жевал ее, чтобы хоть немного утолить нестерпимую жажду.
Когда спустя какое-то время Иван наконец немного пришел в себя, то обратил взор свой к синему, безоблачному и такому спокойному, умиротворяющему небу.
«Спасибо тебе, Господи! Не оставил, спас от неминуемой, страшной смерти в этом людском месиве!» – в исступлении шептал он. И слезы текли по его лицу…
Наконец, немного отдышавшись, Иван огляделся по сторонам. Все пространство вокруг было усеяно людскими телами. Кто жив, а кто мертв, определить было невозможно. Тенями двигались те, кто только что выбрался из толпы. У некоторых из них в руках были пестрые узелки с заветными царскими подарками.
«Дорого же они вам обошлись!» – подумал Иван.
Его нещадно томила жажда. Он облизал сухие, потрескавшиеся губы. Ужасная слабость снова накатила на него.
– Вижу, совсем плохо тебе, – услышал он рядом чей-то голос. – Главное, чтоб кости были целы. А синяки
