и наваливалась, давила, пригибая к земле, невыразимая тяжесть благоговения.
5
У Джефа внутри прокатился холодный огонь от макушки до пят. Брат Рей спокойно шагнул вперед, легко дотронувшись до его локтя. Джеф пошёл ту пару десятков шагов не чувствуя пола под ногами и весь тонко подрагиая внутри. Он никак не мог назвать, определить свои ощущения, не мог думать, потому что все мысли разом вылетели из головы, оставив один трепет. Зрение сузилось в один узкий луч восприятия, Джеф не мог увидеть, что происходит рядом с ним, не воспринимал ни окружающих ни окружающее: его внимательность была важна здесь, у алтаря и не было возможности и права отвлечься. Перед ним осталась только сверкающая громада алтаря. И видел он только алтарь. А может, ему просто было позволено видеть только алтарь. Он стоял словно в огромном белом кафельно-холодном просторе медицинского кабинета, под безжалостным светом и пристальным взглядом.
В этом всеобъемлющем внимании к нему не было предвзятости или скептицизма. Одна радость. Но и такая ясная всепоглощающая радость была почти непереносима в своей огромности.
– Положите руку ему на плечо, Стив, – услышал он негромкий голос Рея и почувствовал, как на его плечи твёрдо легли две ладони.
Рука Стива была такой горячей, что он прочувствовал этот жар через ткани сорочки и пиджака. Рука Рея была невесомой и прохладной. Почти неощутимой. Но странно, именно эта рука направляла: то вела, то поворачивала, то наклоняла, то поддерживала его.
Джеф, повинуясь безмолвным указаниям Рея, склонил голову, склоняясь над алтарём, но невесомая тяжесть давила на него дальше и чтобы хоть как-то облегчить это давление, он, неожиданно для себя и для всех, отшагнул назад и встал на колени. Просто потому, что так было нужно, так было правильно для него. Видимо, это не планировалось, но Джеф и не заметил, не имея возможности ни оглядеться, ни оценить себя со стороны: Таинство разворачивалось вокруг, шуршало крыльями, тревожило, освещая. Только почувствовал: когда он встал на колени стало легче и уловил в этом вселенском внимании к себе мягкую и лёгкую насмешливость поошрения: так-так, правильно, дерзай.
Отец Теодор, моментально сориентировавшись, взял с алтаря таз и подставил его под лоб Джефа. Отец Вильхельм полил трижды водой его голову, проговаривая формулу крещения: "крещу тебя Марк-Джефферсон-Аарон во имя Отца и Сына и Святого Духа" и рисуя крест надо лбом тонкой неровной прозрачной струйкой. Ледяная вода просочилась сквозь волосы, потекла по лбу, по лицу Джефа и ему самому показалось, что это слёзы – так она обожгла его, эта невесомая струя. А может, просто она нагрелась на нём.
Плечи его горбились под неимоверной тяжестью, снисходящей на него свыше. Не было сил стоять: его колотила дрожь и пригибала к полу Сила. Он был ошеломлен, просто смят, распластан этой Силой, вздрагивающий, качающийся от усилия удержать тело и не свалиться, впервые постигая всю сущность выражения "десница Господня". Самое правильное, что он мог сейчас сделать, как Джеф ощущал – это упасть здесь, ничком у алтаря от благодарности,
