военной форме – опускает руку с пистолетом. С тем самым – наградным.
Настала полная тишина и неподвижность.
Я машинально проверил, на месте ли Хрюндель. Бедняга был чуть жив от ужаса, но держался крепко.
Потом с места тронулась Марион, подошла к собакам и опустилась на колени. Голова поникла, темные локоны струились вниз.
Не люблю песье племя; на дух не переношу. Но когда я приблизился к тетке и услышал, как скулит раненая сука, в горле встал ком.
– Ирма… – всхлипнула Марион. – Ирмочка, маленькая…
– Может, ее в клинику? – предложил я.
– Не успеем… Ирмочка! – Тетку затрясло.
Почему она сочла, что слишком поздно? Лично я бы попытался. Собака лежала на боку, на груди краснело мокрое пятно – однако псина была жива.
– Бедная моя… больно маленькой… Лен! – Марион схватила меня за руки. – Сделай что-нибудь!
Ирма засучила лапами и захрипела, из раны ударил красный фонтанчик.
– Господи… не могу… Пристрели ее! – взмолилась тетка. – Ей же больно! Ле-ен! – закричала она страшно, словно умирала сама.
Я обернулся к гостям, обвел взглядом застывшие лица.
– Карлос! Пристрели собаку.
Военный не шелохнулся.
– Ирма, Ирмочка… – плакала Марион.
Собака дергалась и хрипела.
– Да кончайте ее, – нервно сказал кто-то из мужиков.
Карлос гадливо кривился и не трогался с места. С него сталось пальнуть в удирающих от меня псин, но добить подранка духу не хватало. И за что этого урода наградили оружием, хотел бы я знать.
– Дай пистолет.
Его пальцы судорожно сжались на рукояти.
– Дай сюда, говорю!
Молчание; только плачет моя жалостливая тетка. Я пошел к Карлосу. Шагал к военному через лужок, всей кожей чувствуя, как у него натягиваются нервы.
Он меня ненавидел; ненависть ясно читалась на морде. А я пер на него, вздернув подбородок и задрав нос, – то, чего делать нельзя: этому меня научили в Травене. Но мучительно умирала собака, и билась в истерике Марион, и я должен был положить этому конец.
Рука с пистолетом дрогнула.
– Не дури. Карлос!
Оружие вскинулось и уставилось мне в брюхо. Нервишки у военного ни к черту.
– Стоять! – хрипло каркнул он. Лицо посерело, над бровями заблестела испарина.
Я стал как вкопанный, молясь про себя, чтобы никто не дернулся и не завизжали тетки. Резкий звук или движение – и нервы у мужика сдадут: он всадит пулю мне в кишки. Нас разделяло метра три. Три метра низенькой, любовно взлелеянной газонной травки. Сейчас Лен Техада на ней поваляется…
– А-а-а-а!!! – заорал я как полоумный, бросаясь на землю.
Хлопнул выстрел. Перекатившись, я вскочил и зигзагом ринулся к Карлосу. Хотя эта предосторожность уже была лишней:
