А еще, стрелок хороший, на охоте от него не только утка, но и глухарь не увернется; нет подлее птицы, чем глухарь!
Осенью, правда, чуть беда не вышла: отправился Иван Михайлович браконьерить, сетки на Чулым ставить, а с ночи, видать, подморозило, «газик» его закрутился-и в овраг…
Бог спас. Бережет Бог начальство! Странно все-таки: Сибирь есть Сибирь, холод собачий, а люди здесь до ста лет живут.
Директор Ачинского глинозема Иван Михайлович Чуприянов был для Егорки главнейшим человеком в Красноярском крае.
«Можа, Ельцин и не дурак, конечно, – размышлял Егорка, – но почему тогда в лабазах сейчас все так дорого? Ты где, Ельцин? Не можешь цены подрубить, как подрубал их товарищ Сталин? Так не упрямьси, сгоняй к людям, побачкайся! Простой человек завсегда что-то из опыта тебе подскажет, потому как живет без затей, из вашей же Москвы-то Сибирь, поди, не разглядеть…»
– Хва! – Олеша остановился. – Перекур! Скоко еще надрываться?
Бревно упало на землю.
«Горбатый хоть и фуфлогон, а все-таки жаль его, – по думал Егорка. – Да и Раису жаль, красивая баба. Сильнее его будет. Шибко сильнее, у нее ж за улыбкой стальные зубы! А Горбатому прежде чем свое крутить, с водкой бороться, надо было сначала полюбиться народу. Много надо, што ль? Приехал бы сюда, в Ачинск, выволок бы полевую кухню с кашей Рыжкову на шею таз с маслом повесил, сам бы фартук надел и черпак взял.
Хрясь кашу в тарелку, а Рыжков масла в нее – бух!
В-во! Царь бы был, народ бы ему сапоги лизал!»
Главное для народа – это отношение. Вон Леонид Ильич – он народ уважал, так до сих пор в памяти!
Народ-то у нас недолюбленный. И большинство людей поэтому всю жизнь, как дети.
Трудно понять, что ли?»
– А Михалыч-то… придет, аль как? – Олеша крутил папироску. – Суббота… все ж, праздник ноне…
Иван Михайлович снарядил Егорку с Олешей срубить баньку: старая сгорела еще в августе.
О баньке болтали разное: вроде бы и девок туда привозили из Красноярска, голые бултыхались… Но как людям-то верить, они теперь как собаки, не приведи бог – война, в окопы уже никого не затащ-щишь, все сейчас бздюхи, все…
– Ты че, Олеш?
– Я сча приду.
– Здесь хлебай, я отвернусь, – взорвался Егорка. – Че от меня бегать-то?
– А со мной бушь?
Егорка аж рот открыл…
– Нето нальешь?..
– Пятеру давай – и налью, – твердо сказал Олеша.
Он медленно, с достоинством, вытащил из рукава ватника четвертак самогонки.
– Пятеру! Где ее взять, пятеру-то!.. – вздохнул Егорка. – Па пятеру положен стакан с четвертью – понял? А у тебя тут с наперсток.
– Ну, звиняй! – И Олеша всадил в себя всю самогонку сразу.
– Не сожри брансбоит-то, – посоветовал Егорка. – Эх, босява!
И он махнул в сердцах рукой.
Говорить Олеша не мог, раздалось
