– побыстрей продать товар. Желательно до двух часов дня, потому что в два часа в лагере наступает «тихий час». Да и домой, где полно упоминаемых бабушкой дел, надо попасть засветло. Корову подоить, покормить птицу и собак, успеть фрукты к завтрашнему походу собрать, внучек выкупать в жестяной лохани и сделать им ужин. А на огороде опять сорняк пробивается, значит, надо успеть и тяпкой помахать…
Огород-огород, упругие тела болгарского перца, небольшие ярко-красные помидоры, жгучий даже на взгляд абхазский перец, из которого, высушенного на солнце и завязанного причудливым кроваво-красным каскадом, бабушка сделает зимой суровую гудаутскую аджику – крупная соль-перец-немного сухой киндзы, никаких иных специй, здесь вам не королева столов, Мингрелия, где над едой колдуют. Здесь и вареники величиной с ладонь, и ореховая подлива лишь напоминает то, чем должна быть на самом деле, и мята не в чести, а значит, и молодой сыр не подаётся к столу в мятном соусе с причудливым названием «гебжальапир куаль», или просто,»гебжьалиа», и даже лепёшка-ачашв (хачапури) толстая и с сахаром, что всегда поражает городскую девочку до глубины души. Зато кольраби-ахул засаливается так, что превращается в изысканное блюдо, мясо деревенской птицы, бегающей по двору и поедающей травку и мелкие камешки вкусно-жгуче из-за собственного аромата и аджики, а молодой сыр жарят с той же аджикой в нерафинированном (другого, пальмового, суррогатного, ещё нет) подсолнечном масле и едят с пышным гудаутским хлебом, обмакивая его в упругую тянущуюся массу.
Покрытые пушком нежно-салатовые огурчики, наскоро сорванный и слегка ополоснутый колодезной водой и заброшенный в урчащее чрево котелка пучок зелени, пиршество вкуса и духа, сладкий дурман детства, не истреблённые никакими ресторанными изысками воспоминания.
Папа Аслан складирует влажные от субтропических зимних дождей и прихваченные декабрьским холодом яблоки в амбар, перекладывает их листьями папоротника, и возит частями в город, где семья ест пахучие, насыщенные влагой и глюкозой плоды аж до апреля.
Радуют глаз и возбуждают аппетит красная и зелёная алыча, и белая сдвоенная слива, из которой получается сумасшедшее варенье, и которой тоже уже нет, или почти нет в абхазских сёлах. К августу поспевает орех-фундук, а начиная с июля на всех деревенских обочинах пестрит иссиня-чёрными россыпями на колючих упругих ветках-присосках ежевика.
Деревья манят городскую девочку сюжетами игр на толстых гладких ветвях, летают в поисках крошечной жужжащей еды стрижи и ласточки, с гудением носятся в вечереющем воздухе перламутровые стрекозы, а в дупле огромного шишастого граба, растущего на обочине дороги, в одно лето поселяются не менее огромные и очень красивые шмели. Гнездо приходится уничтожить после того, как шмелиная пара в буквальном смысле слова нападает на Тамилу, сестру городской девочки. Нападение происходит глубокой ночью, во сне. Один из шмелей жалит Тамилу в голову дважды, возможно в нападении участвует и второй, во всяком случае, его обнаруживают тут
