лицам. Раздался оглушительный рев, пронизанный насквозь свистками и пронзительным детским криком. Она прыгнула через барьер, потом через чье-то плечо, очутилась в ложе; чтобы попасть в следующий ярус, нужно было перескочить высокую стену; прыгнула, но не допрыгнула и поползла назад по стене.
Тут ее подхватили чьи-то сильные руки, ласковый голос запел:
– Сон приходит на порог.
Крепко, крепко спи ты.
Сто путей, сто дорог
Для тебя открыты….
Её передали в другие руки…
– Тулпарым шункырым,
Инде скла син-тын.
На-ни-на, на-ни-на,
Генацвале патара…
Она переходила с рук на руки, лизала чьи-то руки и лица, подвигалась все выше и выше и наконец попала на галерку…
Спустя полчаса она шла уже по улице, и ей казалось, что жизнь ее не обрывалась ни на минуту.
Лука Александрыч покачивался и инстинктивно, наученный опытом, старался держаться подальше от канавы.
– В бездне греховней валяюся во утробе моей…, – бормотал он.
«А если он бедный и слабенький, и я нужна ему, то, может быть, я буду с ним счастливее, чем с человеком, который стоит выше меня и которому я не нужна», – думала она.
Чушь собачья
На илистом дне мягко и покойно. Сонно колышутся водоросли, изредка пуская тонкие цепочки воздушных пузырьков туда, где последние лучи солнца слабо пробиваются сквозь толщу воды…
Вдруг и этот последний печальный свет закрыла тень, плеснуло по воде весло.
«Герасим, что ли, вернулся? Никак совесть заела…», – подумала она и всей душой, сбросив с неё камень, устремилась вверх.
Чьи-то мягкие серые лапки подхватили, помогли перевалиться через борт в лодку.
«Нет, не Герасим, – удивилась она, переводя взгляд с хлопочущих над ней зайцев на старика с веслом: – Мазай, похоже…»
Но слишком уж суровым и насупленным был этот старик, да и лица у зайцев скорбны и невеселы. Смутная догадка мелькнула у нее.
И превратилась в уверенность, когда, оглядевшись, она приметила в лодке и иных пассажиров. Поперек скамейки («Называется – «банка», – машинально поправила она себя. – А откуда я это знаю? Кажется, я когда-то плавала на корабле… Нет, правильно надо так – «ходила»… Как же он назывался? «Титаник»? Нет, это другой…) – попёрек этой банки лежал, свесив голенастые синие лапы, обутые в беговые коньки, какой-то петушок в мокрых заиндевелых перьях («Явно лёд под ним сломился, – догадалась она. – Ой, горе петушку!…»). Сидя рядом с ним, задумчиво выжимала волосы смуглая молодая барынька в прозрачных шальварах в облипку («Тьфу, срамота!..), смутно виднелись дальше к корме и другие разные.
«Ну, что ж, пусть так», – смирилась она, устраиваясь поудобнее, – в конце концов, всюду жить можно, как писал в своей картине художник Ярошенко…»
Смеркалось. Поплыли туманы над рекой.
«Боги,
