мне потом надзиратель.
Так познал я рубашку тогда в первый раз,
Но вернёмся к рассказу читатель.
ЧАСТЬ 3
Умный тоже бывает жестоким,
Но посредственный злобен вдвойне.
Он по жизни бредёт одиноким,
Проигравши в духовной войне.
Сторожа и другие начальники,
Утверждались, насилье творя.
Ведь ущербность души изначально
Проявляется, мир не любя.
Им не ведома суть сострадания,
Безнаказанность портит сердца.
И не люди они, а создания,
Раз под маской живут подлеца.
…Был в тюрьме поэт – каторжник злобный,
Трус, доносчик и подлый лгун, шпик.
Надзирателям очень удобный,
Он предательством <<славы>> достиг.
Заслужить чтоб досрочно свободу,
Он решил спровоцировать всех.
Обманул он не мало народа,
Имитировав ложный побег.
Так как зеки его презирали,
Он придумал коварнейший план.
Убедить их в побеге в начале,
Захотел он, подстроив обман.
Выкрав сонник в тюремной аптеке,
Усыпить он охранника смог,
Чтоб поверили ироду зэки.
А начальству представил подлог.
Сторож был, несомненно, уволен,
Сорок <<вечников>> стали мечтать.
Сесиль Винвуд был очень доволен,
Что всех ловко сумел оболгать.
Но коварство подлейшего плана,
Обрело свой законченный вид
Лишь тогда, как подставив охрану,
Он сказал, что в тюрьме динамит.
Для меня ж откровением стало,
Что я якобы был главарём,
Что взрывчатку, ни много, ни мало,
Мы зарыли с ним вместе, вдвоём.
Сорок <<вечников>> схвачены были,
В карцер брошены также, как я,
День и ночь, нас пытали и били,
Чтоб узнать, где взрывчатку таят…
ЧАСТЬ 4
..Я опишу, как сорок <<вечников>
В тюремную ворвались тишину.
Картина, скажем так, бесчеловечная…
Избитый, в карцере, я отходил ко сну.
Но стали с треском отворятся двери,
Их волокли под стоны, ругань, крик.
Глазам своим мне трудно было верить,
В дверном проёме человек возник.
Вместо лица кровавая сплошь маска,
В глазах, отчаянье, страдание и боль.
Мне для рассказа вряд ли хватит краски,
Чтоб поделиться чувствами
