не волнуйся так, – тихо сказал мой компаньон. – Это вредно для здоровья.
– Конечно, помню, – сказал поэт. – Пять минут.
– И пять лет безбедной жизни, – сказал змей. С этими словами он аккуратно взял корзину в зубы и скользнул к шкафу.
Шкаф. До этого я просто его не замечал. Даже удивительно.
Большой платяной шкаф с распахнутыми створками. Дверцы на рояльных петлях. На одной из них зеркало.
У нас такие шкафы делали еще при Сталине.
Змей мягко скользнул в шкаф, унося моего мальчика. Только хвост мелькнул. И створки плавно закрылись за ним.
– Я прошу тебя, – сказал поэт. – Ты мне чужой, мне до тебя дела нет. Поэтому если ты дернёшься, я выстрелю, не сомневайся. Но я не люблю убивать. Не моё это дело.
И он перевернул большие песочные часы, стоявшие на столе. Песок тонкой струйкой потек из верхней половины в нижнюю.
– Ты не понимаешь, – сказал я.
– Да всё я понимаю, – сказал лениво поэт. – У него твой сын – он мне сказал.
– Так пропусти меня.
– Нет.
– Отчего же?
– Ты же слышал. Пять лет безбедной жизни.
Я посмотрел на своего компаньона. Тот с любопытством следил за нами.
Не укладывалось в голове моей всё происходящее никак. Всего можно было ожидать, но чтобы на пути моём встал, так сказать, коллега Пушкина и Блока…
А тот стоял, уверенно сжимая в руках арбалет, по-прежнему направленный в мою грудь, солнце освещало его из окна лучами своими, и пылинки искорками плясали вокруг его горделивой головы.
– Погоди, – сказал я медленно. – Ты же поэт. Ты же добрым быть должен.
– Что? – сказал поэт скандальным голосом, и арбалет дрогнул в его руке. – Добрым? Да какое мне дело до добра и зла. Я должен чувства в людях будить, чтобы мир этот не спал. А то в своей беготне ежедневной они забывают о том, что такое закат, как прекрасен рассвет, как плавно река воды свои несет к океану, как капли падают с мокрых ветвей на землю, как шумит трава, приглаживаемая ветром. Они не помнят, как роскошен хруст стрелы, туго входящей в плоть, звон клинка встретившего на пути своем сталь, плавное парение орла в небесной выси. Пусть люди будут хотя бы злы, потому что лучше быть злым, нежели равнодушным. Спроси у любого, кто встретится тебе на улице – что прекраснее? Море или болото? И каждый ответит – море! Потому что море прекрасно даже в шторм, а болото всегда болото. И посему пусть будет в сердцах их жажда чего-нибудь. А мой долг – это что-то найти. Чтобы чуть чаще забилось сердце.
Так говорил он, и песок продолжал струиться в песочных часах, а он всё говорил, говорил, говорил. Про то, что дух поэта должен быть свободен, что думать о еде поэту не пристало, что за год можно многое успеть, а за пять лет так вообще, и слова его гонгом отдавались у меня в висках.
Наконец последняя песчинка упала на вершину песчаного холмика.
– Всё, – сказал он. – Можете идти.
И разрядил арбалет в стену.
Я подошел
