с краёв…Сколько дымной горечи
в имени твоём —
как в осеннем городе,
где листву метут.
Повторять бы, господи,
до иссохших губ…
Лай собак у станции.
Капает вода.
Зябнет традесканция.
Воют поезда.
Размывая линии
в профиль и анфас,
лепестками синими
трепыхает газ.
Тени от акации
мечутся в окне.
Ты целуешь пальцы мне.
Пальцы.
Мне.
Монетка
Брошу монетку и думаю – я вернусь.
Помню блеск её, помню плеск её наизусть.
А потом то ли дни взахлёб, то ли ночь внахлёст:
спохватилась – а поезд уже далеко увёз.
Я храню на память веточку-сухоцвет.
Но ни боли нет, ни тоски по былому нет.
Только ветер пахнет то яблоком, то костром,
и от снов спросонья и маетно, и пестро.
И торчит из памяти где-то за сто земель
залетевший в полдень колодезный журавель,
и стоят пучеглазо на солнечном дне реки
краснопёрые рыбы-ленивые-плавники.
У меня этой небыли, господи, сто пудов —
и заросших к июлю дремучей травой прудов,
и горячей тугой ежевики у пыльных скал,
и закатного солнца, упавшего в мой бокал…
И когда никому ни поплакать, ни рассказать,
надо просто сбежать в тишину и закрыть глаза.
И вдыхать эту память – и клевер, и птичий хай…
Если станет тоскливо, ты вместе со мной вдыхай.
Лепесток
С. Ч.
Хлебает лес дожди уныло, пресно,
раззявя рты суглинистых канав.
Потом опять начнётся ледостав…
Полгода тьмы и холода, хоть тресни.
Отвары трав. Да что уж там – глинтвейн!
Любимый шарф – два метра крупной вязки.
У Фета было, помнишь: за салазки!
Каких горячих надо быть кровей…
Нет… Я зимой подранок, волчья сыть.
Моё гнездо – в пуховом одеяле.
Я затаюсь до мартовских проталин,
что друг-алкаш, полночный зябкий гость,
уже в говно; про приступы бронхита…
– Ну что, Серёга, пишутся стихи-то?
– Я завязал.
– Да ты мне это брось!..
Потом – весна: надежды, пух и прах,
немножко клейких почек, первоцветы…
И лето. Слышишь, Серый? Скоро лето!
На море домик на семи ветрах…
А лето – на ладони лепесток,
сиреневая крошечная нежность.
Подует ветер – и опять, как прежде:
зима, тоска и каждый одинок…
Городское холодное
Город приходит под утро к моим дверям.
Стелет дороги и тени, включает звук.
Дымом багровым дымится его заря.
Первый троллейбус заходит на первый круг.
Люди идут по краю: и сон, и явь
спутаны в ветках, похожи на птичий гвалт.
Я выхожу – и входит зима в меня
белым
