между пальцев, и ладонь монаха осталась пустой. Пыльной и пустой. Иов поднял взгляд, рассматривая шевелящиеся на слабом ветерке листья. Похлопал ладонями, стряхивая остатки земли, и вновь нежно приложил свои руки к шершавому стволу, стал прислушиваться, как будто стараясь ощутить слабое сердцебиение оливкового дерева. Глядя на свои руки, он размышлял вполголоса:
– О древо, такие же руки бросили твое семя в землю, такие же руки поили твой еще не окрепший росток влагой, такие же руки очищали тебя от сухих ветвей, и ты благодарило людей своими плодами. Но когда ты засохнешь, такие же руки срубят тебя и посадят на твое место новый побег. В жару ты даришь тень, голодному даешь пищу, ты существуешь на благо и за свой век ни разу не поддалось искушению. Сотни лет ты живешь в этом мире и ничего не делаешь плохого. Твой ствол с изъянами и плоды со временем портятся, но никто тебя не осуждает за это. Берут твои ягоды и радуются тому. Почему же мы, люди, ненавидим друг друга за наши слабости? Мы говорим, что человек – это венец природы, но ненавидим его за недостатки; провозглашаем любовь к ближнему, но больше радуемся его неудачам; считаем, что рождаемся в пороке, но мечтаем обрести рай. Кто из людей безгрешен? Неужели Господь так жесток, что закрывает человеку путь в Царство Небесное только оттого, что он слаб?
Иов достал из кармана золотой крест и вспомнил Марию.
Она протянула монаху свою руку и раскрыла ладонь. Зажатый в кулаке белый платок развернулся и оголил завернутый в него золотой крест.
– Возьмите, – попросила она, – я больше не хочу к нему прикасаться.
Он посмотрел в зеленые глаза женщины. Ее исповедь вызывала у него противоречивые чувства. Долгое время он внимательно ее слушал. Презирал, когда она рассказывала, как работала проституткой; ненавидел, когда она сообщила, что отравила человека; жалел, когда ее хотели убить, и проникался уважением за стремление познать Святое Писание. В конце он не мог понять, как относиться к ее исповеди. Мимолетно он стал сравнивать.
«Многие, – размышлял он, – грешат, а потом каются. Бывает и такое, что одну только неправедную мысль приходят замаливать. А эта лживая блудница, воровка, не почитающая свою мать, алчная убийца столько зла принесла на эту землю! В кои-то веки пришла, исповедалась, видишь ли, ей только Иерусалим подавай, и думает, что тем заслужила прощение, а ведь смертный грех закрывает дорогу в рай».
В мыслях происходила борьба. Да, он принимал, что, придя в церковь, она делает попытку осознать свои грехи, знал, что должен ей сказать: «Прощаются грехи твои, дочь моя, иди и не греши более», но не понимал, вправе ли он именем Господа простить ее. Первое время в нем преобладало желание наказать ее, заставить страдать за те беды, что она причинила людям.
– Не сомневайтесь, это тот самый крест, – чувствуя, что монах колеблется, подтвердила она, – с другими его не перепутаешь. Я его сразу узнала. Когда прилетела в Москву, чтобы хоть как-то протянуть первое время, пошла в ломбард. Не могла же я просить на жизнь деньги у мамы Марии. И увидела этот крест. Тут же, не раздумывая, все свои драгоценности обменяла на него – как лом на
