возбуждённый, выхожу из кабинета Эдмунда – не знаю уж, что он со мной сделал там, но я начинаю заигрывать с Лизой. Она, отшучивается, видя моё состояние, но это действует слабо.
Я обнимаю её за плечи, стараюсь привлечь к себе – прямо там, в больничном коридоре. Как бы невзначай касаюсь её груди, и это распаляет меня ещё больше.
Лиза пробует вырваться, стараясь не шуметь, не желая привлекать ничьё внимание, надеясь сохранить хоть какую-то видимость порядка, не желая беспокоить других пациентов.
Её усилия бесполезны.
Она тихо, вполголоса что-то говорит, надеясь успокоить меня, но это тоже ничего не даёт.
Я откровенно смеюсь над ней, и она начинает плакать.
Сначала тихо, а потом всё сильней и сильней.
Вот она уже дрожит и рыдает от обиды и бессилия что-либо сделать, понимая, что со мной ей, видимо, не справиться.
Я вижу в коридоре Эдуарда Львовича, и он быстрым шагом направляется к нам. Я невольно ослабляю хватку, и Лиза, воспользовавшись этим, убегает.
Приблизившись, Эдуард Львович смотрит на меня своими пытливыми, внимательными глазами и говорит резким голосом, не терпящим никаких возражений:
– О случившемся я должен буду доложить Марии Ивановне.
– Да пошёл ты… – отвечаю я. И ухожу в сторону лифтов.
Дальше, скачком, мои воспоминания перепрыгивают на несколько часов вперёд. Поздний вечер, я в своей палате, лежу под одеялом, злой на весь свет, сжигаемый неудовлетворённым желанием, не отрываясь, смотрю на часы, знаю, что моё время ещё придёт.
В 23.38 дверь в мою палату очень медленно, стараясь не шуметь, открывает кто-то нерешительный.
Я улыбаюсь, закрываю глаза, притворяюсь спящим, думая: ну вот и пробил мой час, теперь попалась птичка…
Я знал, знал, ликовал я внутри, знал, что эта добрая девочка обязательно придёт проведать своего больного пациента.
Лиза чуть слышно подходит к моей кровати, поправляет одеяло.
– Как вы, Владимир Михайлович? – тихо, чтобы не разбудить, говорит она.
Я не шевелюсь, предвкушая предстоящее….
– Может быть, вам нужна моя помощь? – шёпотом спрашивает она.
Я открываю глаза, в которых нет ни капли сна, и одновременно с этим хватаю её за руку.
– Да, моя хорошая, ты можешь мне помочь, – говорю я, ухмыляясь.
Заваливаю её к себе на кровать, подминаю под себя, сажусь на неё верхом, одной рукой закрываю ей рот, а другой срываю с неё одежду…
Меня трясло от негодования и отвращения к самому себе. Я нечеловеческими усилиями сбросил с себя это наваждение, но это ничего не меняло.
Случившееся никуда не ушло.
Воспоминание об этом чудовищном поступке отпечаталось в моей памяти и стало частью меня.
Теперь я действительно чувствовал себя виноватым в этом преступлении.
– Что я наделал, –
