сдержанно переговаривались между собой, словно опасались, что какое-то слово ненароком окажется мне знакомым и выдаст их план с головой. Женщины сбились в стайку и испуганно молчали. Тихо потрескивала, догорая, стена огня.
После того, как они закончили тактическое обсуждение, Тигром, откашлялся, совсем как делали это мои современники перед важной речью, и обратился ко мне несколько иначе, насколько мне показалось. Говорил Тигр неуверенно, как говорят на иностранном языке. Очевидно, предполагалось, что я могу знать хотя бы это.
Повисла тишина. Тихо шелестел прибой, вдали шумно укладывалась спать мама-крокодил, а доисторические предки в окружении таких же едва одетых, лохматых, грязных женщин напряженно ждали, что я скажу.
Я расхохоталась в голос. Нервы.
Раньше я впадала в панику, завидев паучка. Стоит ли удивляться, что хищные чайки, ожившие гигантские рептилии, дохлые медузы и живые неандертальцы окончательно подорвали мою психику?
И вот поэтому им удалось беспрепятственно меня связать, потому что я хохотала до слез и мне было совсем не до бегства. Они вязали узлы из плетенных из трав веревок на моих лодыжках и запястьях, а я хохотала. Теперь, в сгущавшейся вечерней мгле, я понимала, что нельзя было позволять пережитому стрессу брать вверх над разумом. Нужно было перебрать все знакомые мне языки, я ведь немало их знала. Сказывалось обучение в школе для иностранцев. Мой арабский был беглым, французский и испанский поверхностными, русский родным, а английский почти как второй родной. Вдруг какое-нибудь слово положило бы начало международным отношениям?
Умом я понимала, что переговоры, скорей всего, все равно зашли бы в тупик. Но, может быть, если бы я снова припустила от них изо всех оставшихся сил прочь, после всего, что произошло с крокодилом, им не захотелось бы опять меня преследовать и они плюнули бы на такую как я, оставив на съедение лесным обитателям этих земель.
Но тогда я была далека от побега. Я рыдала сквозь смех и смеялась сквозь слезы и щупала их шкуры, угрожая им неведомым Гринписом. Я говорила им: всё, пошутили и хватит, доставайте джинсы и кроссовки, снимайте эти блохастые шкуры, пожранные молью, ну и помойтесь, чего уж там. От крокодила несло меньше, чем от них.
Я, впрочем, тоже пахла не цветущим лугом. Руки, живот и ноги – все, чем я касалась склизкой чешуи, – теперь покрывала высохшая смердящая пленка. Так что по части запахов я не только сошла за свою, но и переплюнула, пожалуй, их всех разом. Может быть, поэтому они и посадили меня на вечернем привале в стороне от остальных. Своё-то не пахнет.
Веревку от моих пут отдали Тигру, и мы двинулись на запад, прочь от берега Спящих Драконов, в сторону заходящего солнца, и я испытала несказанное облегчение, что хотя бы стороны света здесь остались неизменными. Лианы на ногах позволяли делать короткие шажочки, убежать бы никак не вышло.
В знакомом мне океане не существовало такой песчаной отмели, словно водорез, прорезавшей водную гладь широкой автомагистралью
