для выездного инквизиторского суда… Вот только злодейство, с которым столкнулись…
1. Трибунал
В ночь на тридцать первый день стены красного дома с жестяными химерами – их грозными, заледеневшими пастями обращались к земле водосточные желоба, – огласил хриплый мужской вопль:
– Mea culpa! Mea culpa!
Надо вам сказать, что дом этот был отдан под нужды инквизиционного трибунала.
– Mea culpa! – «Моя вина!» – доносилось с его двора, и крики несчастного переходили в сдавленные рыдания.
Братья-доминиканцы переглянулись:
– А давайте, не пустим его, – предложил брат Лотарь.
В своей прежней, домонашеской жизни он служил герцогским шутом.
– Околеет бедолага, – вздохнул брат Бернар и бережно уложил с ножа на ломоть хлеба колёсико кровяной колбасы.
В хлебе блестели запечённые в тесте орехи, чернел изюм. В медном блюде, полном бликов от светильников, сочились жиром толстенные карпы.
– Замёрзнет – прикопаем с утречка, – пошутил брат Лотарь, отпивая глоточек сливовой настойки.
– И я вернусь из этой волчьей дыры в Страсбург! – подхватил брат Фома, – Мне на днях только-только отписали оттуда, что старик наш почти размяк уже на цепи. Да на хлебе и на воде, да в кандалах, да в камере без окон. Скоро будет готов указать на своих собратьев. Хочу помочь его признаниям сам.
– Это сапожник твой? – спросил у брата Фомы брат Лотарь, – Он ещё настоятеля собора вороным конём и молоденькой кухаркой попрекал?
– Вроде, не он.
– Да нет, он! Тот, который потом пьяным кликушествовал на ярмарке, – брат Лотарь забарабанил пальцами по столу, – Орал там, как недорезанный, что Святые Дары, принятые из таких нечестивых рук, как у нашего настоятеля, в гадов и в жаб превратятся.
– Нет, кликушествовал Жиль Башмак трезвым, – отвечал брат Фома, – пьяниц среди вальденсов не бывает. И кликушествовал он не на ярмарке, а когда мы его арестовывать пришли. Он наутро прочитал в протоколе, как себя вёл – у вальденсов все башмачники грамотные – устыдился, чего нам наговорил – раскаялся.
– Mea culpa! Mea culpa! – неслось со двора.
– Хвала вразумляющим! – кротко улыбнулся брат Лотарь.
Годы монашества почти отучили его гримасничать и хохотать. Вот и теперь вместо того, чтобы снова подметить нечто забавное из жизни башмачников-еретиков, брат Лотарь неловко потянулся через стол, дабы выудить из блюда мочёное яблоко.
Брат Фома продолжал свой рассказ уже в спину товарищу:
– Жиль Башмак, ещё пока ты на юге подвизался, отрёкся от ереси. Пишут мне про булочника Жана.
– Ишь ты! – прошипело в ответ из глиняного блюда.
Гулко прошипело.
– Вот только обсудим епитимьи для моих, – выдохнул брат Бернар. Сам он ласково оглядывал цепь из звеньев – кружков колбасы, да примеривался допить сливовую настойку залпом.
– За пару дней управимся! – решил себе брат Фома и поставил кубок на стол, – Будет вам праздник на площади. И я смогу поехать. И укажет мне этот ваш Жан-вальденс на залесских еретиков. И выеду я, как просохнут дороги, уже к ним, несчастным-болезным.
– А я возвращусь к моему графскому отродью, – так ласково брат Бернар называл местного епископа, голубоглазого юношу двенадцати лет отроду. Монах был приставлен к нему опекуном до совершеннолетия подопечного.
«Графское отродье» вернее было бы называть «отроком-клириком», но люди звали его: «отрок-епископ». А как велите его именовать, раз покровительствующий бастарду герцог да братья-доминиканцы сговорили мальчику пустовавшую кафедру? Пока дела её частью оставались в ведении брата Бернара, частью – понемногу передавались воспитаннику, а большей частью – дожидались появления у города полноправного князя Церкви. В инквизиционном трибунале брат Бернар принимал участие на правах полномочного советника.
Надо вам сказать, что подобных советников предоставлял обыкновенно в те годы приехавшим следователям местный епископский суд. Не в последнюю очередь для того, чтобы инквизиция могла учитывать репутацию подследственных, разбирая дела.
– А я отосплюсь до весны, а там, глядишь – увяжусь за вагантами, послушаю сорбоннских мудрецов, – пошутил брат Лотарь, – Кто им без меня супчика горячего сготовит по дороге? С кем их, бедолаг, пустят переночевать на сеновал за одно только доброе слово и благословение?
– Mеa culpa! Mеa culpa! – рыдания во дворе стали сопровождаться тяжким и гулким стуком в двери.
– Железом долбит, – насторожился брат Лотарь.
– Пойду-ка,
