женщины в свое время настрадались из-за убеждений и поступков отца и супруга. Марта краснела при одном воспоминании о том, как шествовала в одеянии богини по улицам Труа. Отец принудил ее выйти за Мишю, чья дурная репутация в те времена только росла и крепла, и Марта так боялась мужа, что даже не пыталась судить его поступки. И все же, несмотря ни на что, она чувствовала, что супруг ее любит, и в глубине своего сердца испытывала к этому страшному человеку нежнейшую привязанность; никогда на ее памяти он не сделал ничего дурного и не был груб, по крайней мере с ней; наоборот, Мишю, насколько это было в его силах, старался предугадать ее желания. Несчастный пария, он искренне полагал, что внушает жене отвращение, а потому почти все время проводил вне дома. Они с Мартой жили, не открывая друг другу своего сердца, в состоянии, которое мы сегодня называем «мир на грани войны». Марта, которая редко выезжала из дома, болезненно переносила осуждение толпы, вот уже семь лет величавшей ее не иначе как «дочерью палача», а ее мужа – «предателем». Не раз приходилось ей слышать, как обитатели фермы Беллаш, расположенной на равнине, по правую сторону от дороги, и арендуемой Бовизажем, по сей день поминавшим де Симёзов добрым словом, говорили, проходя мимо павильона: «В этом доме живут Иуды!» Казалось, своим поведением управляющий еще больше оправдывал поразительное внешнее сходство между ним и тринадцатым апостолом Христа; отсюда и пошло это ужасное прозвище, распространившееся по округе. Вот этими-то несчастьями и постоянной смутной тревогой о будущем и объяснялась задумчивость и угнетенное состояние Марты. Ничто не омрачает душу больше, чем незаслуженное унижение, от которого некуда деться… Словом, это семейство парий на фоне живописной природы, для Шампани достаточно нетипичной, просто просилось на полотно.
– Франсуа! – крикнул управляющий, заставляя сына поторопиться.
Франсуа Мишю было десять лет, и он чувствовал себя в лесу и парке полновластным хозяином: собирал ягоды и охотился, не зная ни огорчений, ни забот. Он был единственным счастливым существом в этой семье, обреченной на одиночество не только потому, что павильон находился в уединенном месте, между парком и лесом, но и по причине всеобщего отвращения.
– Собери здесь все и отнеси на место, – сказал отец сыну, указывая на парапет. – Да смотри мне! Ты должен любить отца и мать.
Мальчик подбежал, чтобы его поцеловать, но Мишю, переставив карабин, удержал его.
– Тебе случалось рассказывать чужим, что делается дома? – спросил он, устремляя на сына взгляд страшных, как у дикого кота, глаз. – Запомни хорошенько, Франсуа: сообщать о том, что ты здесь видишь и слышишь, каким бы безобидным тебе это ни казалось, Гоше, людям с фермы Груаж или Беллаш и даже Марианне, которая нас любит, – это все равно что убить своего отца. Никогда больше так не делай, и я прощу тебе вчерашнюю болтовню…
Мальчик заплакал.
– Не
