по именам друг друга не называли, про свои принципы, вообще говорить не буду, а вот в каждом третьем охраннике обнаружились садистские наклонности. Эксперимент планировался на две недели, но уже через шесть дней он был остановлен из-за возникших опасных ситуаций. Всего шесть дней продлился эксперимент в Стэнфорде, а у нас тут бесконечно долгая реальность. Рано или поздно мы все сойдём с ума: охранники, заключённые. Хочу сказать, что твой сосед не первый суицидник в этих стенах и не последний. Хотя, это даже ненастоящая тюрьма, так, детский санаторий для убийц.
– Откуда, ты это знаешь? – спрашиваю я.
– Пойми, любой охранник, в отсутствие босса приравнивается к богу, он может делать с заключённым всё. Пёс с ней, с женевской конвенцией. Официально этого места не существует. Представь, что ты можешь сделать что угодно и никто об этом не узнает. Что ты сделаешь? Наверное, всё. С заключёнными можно делать всё, что когда-то было лишь в твоей голове.
Я уже занимаюсь своими делами – рисовый баскетбол.
45-й перечисляет:
– Первым стал 213-й – повесился на пятый день. Второй была девушка, жалею об этой смерти больше всего, она расплавила сигаретный фильтр, заточила его и вскрыла вены – ничего она не понимала. Третий твой сосед.
Голос нового 45-го бурого цвета. Порой он становится коричнево-красным, в эти моменты 45-й строит кирпичную стену, кладя кирпич за кирпичом всё выше и выше, игнорирую любые вопросы извне и оставляя их за этой стеной. Но обычно его голос бурый, прущий вперёд и давящий своей массой словно медведь.
– Через неделю было пять убитых при попытке к бегству, – продолжает 45-й.
– И как это возможно? – спрашиваю я. – Нас даже не выпускают?
– 67-й убит при попытке к бегству, не знаю причину смерти, то ли тяжёлые побои, то ли он задохнулся головкой члена, найденной после вскрытия. В этот же день один из охранников скончался от потери крови. 75-й, 18-я и 40-й также убиты, но уже при менее интересных обстоятельствах.
– Откуда ты всё знаешь? – бросаю я вопрос в стену.
– Это не первый эксперимент, а я здесь давно.
День 17-й
Как же тесно в камере. Угол. Пять шагов. Угол. Четыре шага. Угол. Пять шагов.
45-й спит, только так он замолкает.
Я скучаю по старому 45-му, по Михаилу Андреевичу, порой виню себя в его смерти. Почему я с ним не поговорил? Время подумать предостаточно настолько, что даже самая трезвая мысль обрастает безумием.
Новый 45-й – я конкретно устаю от этого общения. Какая бочка громче шумит: полная или пустая? Бочка 45-го пустеет с каждым днём, а его монологи вёдрами черпают воду, но приходится слушать, потому что он здесь и здесь я.
Бесконечные рассказы лишь изредка переходят в односторонний диалог. Он выматывает уже который день. 45-й кладёт на мои мысли, с его точки зрения – он всегда прав, даже если чего-то не понимает, а не понимает он многого. Его правильная и словно заученная речь превращается в пустой трёп.
Он утверждает, что эволюции не существует,
